Тяжелые мешки с провизией мы несли за спиной. Мы — это Дон, Самер и я, которому предстояло провести на перевале неделю. Долина лежала притихнув, укрытая тенью, низкое солнце пряталось за серыми облаками. Мы шагали по промерзшим колеям дороги, скользким от жидкой грязи. Дорога вела за ферму Дазенов, потом уходила в горы.

Мы шли молча, только грязь чавкала под ногами. Скоро от утренней стылости не осталось и следа. Временами любая затея, даже самая важная, казалась мне пустой и нелепой. Словно какой-то неумолимо- мрачный субъект вытащил тебя из кровати, чтобы ехать на скучнейший пикник, где ты, не подумав, обещался быть, причем в погоду, никак к пикникам не располагающую. И конечно, неотвязное чувство опасности. Оно льдинкой затаилось в сердце, хотя память о Наттане еще переполняла меня, отгоняя недобрые мысли. Так уж повелось, что мужчины искони отправлялись исполнять свой долг, зачастую рискуя жизнью, напутствуемые своими возлюбленными, помня теплоту их рук. Каждая частица меня еще помнила руки Наттаны. Я не мог представить себе ничего более упоительного, чем бесстрастная, но пронзительно- нежная близость проведенной вместе последней ночи…

Темные облака над долиной расходились, но в просветах между ними сквозила не синева неба, а лишь новая, ярко-белесая облачная завеса.

Легкая усталость, нервное измождение прошедшей ночи давали о себе знать… Хотелось встряхнуться, перевести дух. Предстоящие дни в горах дадут такую возможность, но я всегда буду с благодарностью помнить Наттану. Тяжело будет отпустить ее, но я знал, что теперь смогу…

Позже, когда весь лед наконец сойдет, путь на перевал будет не таким утомительным: в свое время солдаты проложили здесь основательную дорогу. Тогда, отправляясь в дозор, я смогу выезжать из усадьбы верхом после полудня, с тем чтобы оказаться в хижине к вечеру. С наступлением света я буду подниматься на перевал. Тот, кого мне придется менять, верхом на моей лошади проделает обратный путь и еще до полудня окажется дома. Скоро вся процедура утратит новизну, станет делом привычным. Но сегодня, когда снег на отрогах почти стаял и воспользоваться лыжами было нельзя, когда дороги были плохи, а более высокие склоны до сих пор оставались покрытыми льдом, мы добрались до нижней сторожки только к полудню, а до верхней, на леднике, — уже затемно. Здесь еще стояла зима.

Дон остался с нами, чтобы первым пойти в дозор назавтра, и присутствие его заставляло нас чувствовать себя в безопасности.

На рассвете семнадцатого сентября первые посты были выставлены. Кругом еще царила темнота, и Дон с Самером захватили фонарь. Морозный воздух застыл без малейшего ветерка. Я остался в хижине. Дон и Самер взяли ружья, одно, заряженное, было у меня под рукой в хижине. Холодок страха в груди становился все ощутимее.

Однако обязанности того, кто оставался присматривать за хижиной — стряпать и запасаться дровами, — были хоть и менее ответственными, но отнюдь не менее хлопотными. В них входило, по крайней мере дважды в день, а в ненастную погоду и чаще, проверять хворост для сигнальных костров; необходимо было увериться в том, что хворост не отсырел и костры можно при необходимости быстро разжечь; надо было готовить завтрак и обед, поддерживать огонь в хижине, всегда имея наготове запас наколотых дров; держать наше жилище в чистоте; периодически смотреть, не видно ли костров в долине — знак, предупреждавший нас об опасности, заметив который дозор должен был покидать посты; относить ленч дозорным и, наконец, самое опасное — спускаться под вечер в карейнскую долину за дровами. Словом, дел на утро хватало, и это было лучше, чем сидеть сложа руки, пугаясь собственных страхов. А мысль о вылазке, которая мне предстояла, признаться, не давала покоя.

Около девяти Дон вернулся. Он собирался устроить подобный же пост в ущелье Лор, в тридцати милях к востоку.

Я уже говорил ему о приезде Дорны, и он ответил, что будет следить за каждым ее шагом, а в день, когда она проследует через перевал, дозоры будут удвоены. Прежде чем покинуть хижину, он повторил сказанное, добавив:

— В Фисиджи могут и не знать, что королева проедет в двух шагах от них, и все же надо быть начеку. Никому не известно, как им удается разведать наши секреты. Возможно, кое-что доходит через немцев, а до тех, в свою очередь, от кого-нибудь из наших. Вдруг найдется дурак, который решит предупредить немецкие патрули, чтобы те в такой-то день получше следили за горцами.

Пронзительный взгляд его горящих глаз остановился на мне.

— Они считают особой заслугой перед своими богами, — продолжал он, — когда им удается поймать кого-нибудь из нас, особенно женщину. А уж если это королева — счастливая загробная жизнь им обеспечена. Я надеюсь, вы не откажетесь подежурить, когда Дорна будет проезжать здесь?

Ответ мой последовал незамедлительно, и не мог быть иным. Конечно, могло случиться, что я не увижу ее, но это не имело значения.

— Итак, мне пора, — сказал он, вставая. — Не похоже, что они скоро объявятся, но и не похоже, что они не объявятся вовсе. Поэтому держитесь так, как если бы ожидали их появления в любую минуту. Будьте настороже, когда пойдете за дровами, и постарайтесь оставлять как можно меньше следов. Если увидите кого-нибудь из них, без сопровождения немца, сразу же стреляйте, даже если он побежит от вас. Я предупредил их. Я оставил письмо на двери их храма десять дней назад. Они знают мое имя — Кана.

Прощальным его напутствием было: «Мир вам». Что это означало — мрачную шутку? Он поразил всех нас, и присутствие его ощущалось, даже когда он уже находился далеко, хотя теперь мы не чувствовали себя в безопасности.

Мне было легче от сознания, что Самер неподалеку, и я никак не мог дождаться часа, когда должен буду отнести ему ленч.

Наконец я спустился вниз расселины с едой для нас двоих, топориком, бечевкой, чтобы увязывать хворост, ружьем, веревкой и ледорубом. Дон отметил тропу сложенными в кучки камнями — по снежному полю и леднику… Я шел, с трудом сдерживая желание побежать.

Самер не меньше моего обрадовался, увидев меня, и оба мы не пытались скрыть наши чувства. Без Дона нам было не по себе. Ответственность была слишком велика, и оттого, что горцы «похоже, скоро не объявятся», нам не делалось легче.

Внизу, на карейнской стороне, снег полностью сошел. Глядя вниз, мы видели местность, переживающую совсем иное время года. По всему пространству степей цвела весна; изумрудно-зеленый ковер, начинавшийся на головокружительной глубине под нами, простирался, подымаясь, до самого горизонта, а лес, на краю которого — белыми крапинками — виднелись строения Фисиджи, прежде серовато-голубой, то тут, то там опушился новой, светло-зеленой листвой.

Самые напряженные часы ожидания остались позади, и было маловероятно, что набег случится сегодня, однако мы по-прежнему внимательно следили за подходами к ущелью, беседуя о наших делах, о Доне… И тогда-то Самер рассказал о вылазках Дона в Фисиджи и в расположенный восточное город Фупу. Раз или два в году он пробирался в эти селения и оставлял там послания горцам. Делал он это не потому, что кичился своей храбростью, а чтобы посеять страх среди туземцев, которые считали его едва ли не сверхъестественным существом. Поговаривали, хотя Самер не мог поручиться, что это истинная правда, что однажды охотник-горец стрелял в Дона. Человека этого больше никто никогда не видел, но его искореженное ружье с разбитым прикладом нашли приколоченным к забрызганной кровью стене храма в Фисиджи.

Самер рассказал мне еще несколько жутких историй в том же роде.

Наконец пришло время спускаться за дровами.

— Я буду следить вовсю и открою огонь, если что-нибудь замечу, — сказал Самер и добавил: — И все-таки я вам не завидую.

— Завтра ваш черед, — ответил я.

— Удачи, — услышал я, уже сзади, голос Самера.