Она бросила на меня быстрый, недоуменный взгляд, но тут же подняла руки к высоко зачесанным волосам. Я внимательно следил за ней, но она избегала моего взгляда, а лицо сохраняло невозмутимо- чинное выражение. Тяжелыми рыже-золотыми волнами волосы ее упали на плечи; руки девушки на фоне их казались белее, тоньше.
Подойдя к скамье, она положила на нее заколки. Ее кроткая покорность кружила мне голову, я весь обмяк и покрылся испариной.
— У меня не получится хорошо расчесать без гребня.
— Постарайтесь.
— Слушаюсь, мой повелитель… И мне нечем завязать концы.
Она быстро взглянула на меня, тряся переливающейся гривой огненно-рыжих волос.
— У вас красивые волосы, — сказал я.
Она рассмеялась и стала расчесывать волосы руками, запрокинув голову и медленно поворачиваясь, пока не оказалась ко мне спиной.
— Пробор ровный?
Несколько прядей легли не на ту сторону.
— Не совсем.
— Может быть, вы…
Она подошла вплотную, и я поправил своевольные локоны, кончиками пальцев ощущая тонкий шелк волос, круглый, упрямый затылок…
Наттана по очереди заплела косы, перекинула их за спину и обернулась, выжидательно на меня глядя.
— Ну вот! — сказала она, выпрямившись и спрятав руки за спину. — Как я вам теперь нравлюсь?
— Очень!
Я двинулся к ней, она чуть откачнулась назад. Ее слегка опущенное лицо посерьезнело, но глаза пристально следили за мной. Я крепко взял ее за локти:
— Я должен поцеловать вас, Наттана.
Выражение ее лица не изменилось.
Кровь оглушительно стучала в висках, румянец все ярче разгорался на щеках Наттаны. Я не мог отвести глаз от ее пылающих щек, от губ, чуть подрагивающих, дразнящих. Касаясь их своими губами, я и помыслить не мог, какими блестящими и глубокими окажутся ее вдруг такие близкие глаза, что я смогу наконец уловить ее нежное теплое дыхание, что губы у нее — такие упругие и шелковистые и что на какой- то миг все головокружительно прекрасное существо Наттаны станет моим. Я поцеловал ее, но вдруг ее губы сами крепко прижалась к моим, и ее поцелуй, более умелый, более проникновенный, чем мой, оставил частицу ее на моих губах.
Мы смотрели друг на друга, ресницы Наттаны на мгновение опустились, потом опять взметнулись вверх. Глаза ее были широко, как от боли, раскрыты, в глубине их мне почудился упрек. Она снова потупилась, и губы ее, которые я только что целовал, медленно разжались. Выражение муки мелькнуло на лице. Вся дрожа, она отвернулась. Я не стал удерживать ее. Быстро подойдя к скамье, она села, уронив голову, положив руки на колени.
Видя, как она мучается, я позабыл о дивном переживании. Я подошел, сел рядом; мелкая дрожь била ее. Я взял безвольную руку и накрыл сверху другой ладонью, ощущая ее тепло.
— Я не думал, что вы будете против, — сказал я, и собственный голос прозвучал непривычно. — Я испугал вас. Но я не хотел причинять вам боль.
— Ах, Джонланг! — Она закусила губу и отвернулась.
Знакомая обстановка мельницы неожиданно поразила меня: сложенные штабелем жерди, окна в инее, за которыми лежал заснеженный мир.
— Наттана, я не думал… — начал было я. Но слова и мысли равно ускользали от меня.
— Я тоже! — сказала девушка, и я почувствовал, как дрожит ее рука.
Только слова родного языка могли сейчас выразить мои чувства, но она не поняла бы их.
— Я не могу объяснить, Наттана.
— И не нужно! Давайте помолчим.
Мне хотелось, чтобы она снова взглянула на меня. Ее рука по-прежнему покоилась в моей ладони. Я закрыл глаза и крепко сжал ее. Едва возникнув, мысли путались, обрывались одна за другой.
— Вы так дороги мне, Наттана. Пожалуй, мне не выразиться иначе на островитянском.
— Я поняла, — прозвучал голос девушки.
Открыв глаза, я увидел плавный изгиб ее скулы. Рука ее, податливая, мягкая, все еще то и дело начинала дрожать, выдавая волнение.
— Удивительно, — сказал я.
Она обернулась ко мне:
— Вам тоже тяжело?
Я не задумывался над этим, но, пожалуй, она была права.
— Да, Наттана.
— Бедный Джонланг!
Она протянула мне вторую руку. Теперь каждый держал руки другого в своих.
— И бедная Наттана.
— Почему мы так мучаемся?
У меня перехватило горло от волнения и страха.
— Можно еще поцеловать вас, Наттана?
Она подставила мне губы, и на этот раз я обнял ее и долго не отпускал. Я понял, что Наттана разбирается в поцелуях лучше меня. Было сладостно пользоваться ее уроками, но горько — сознавать, что учителем ее был другой.
— Джон, дорогой Джон!
Лицо ее было очень близко, и колени наши соприкасались.
— Почему мы так мучаемся?
— Мучения могут быть сладостными…
— Неужели потому, что вы — чужой?
Это было чересчур. Я не выдержал, и слезы хлынули из моих глаз. Наттана подняла голову, губы ее искривились, стали некрасивыми, в глазах стояли слезы. Ее искаженное плачем лицо надрывало мне сердце, я покрывал поцелуями влажные, соленые от слез ее губы, щеки.
Страдания Наттаны, большие, чем мои, грозили тем, что я могу потерять ее в любую минуту. Я крепко прижал ее к себе, не переставая осыпать ее поцелуями.
— Мучения могут быть сладостными, Наттана… Могут, поверьте!
— Нам надо подумать, — сказала девушка.
— Да, но я не могу.
— Но мы должны.
— Да, конечно.
— Нет смысла думать о наших чувствах, лучше подумаем о том, что нам делать.
И снова меня охватили отчаяние и страх, которые я заглушал объятиями и поцелуями.
Наконец мы оба обессилели…
— Наттана, уже совсем стемнело.
— Я видела, что окна стали странно голубыми.
— Как необычно, что мы здесь, Наттана.
— На мельнице?
— В Островитянии… Впрочем, я не знаю, где я.
— О, мой Джонланг! — Она обняла меня.
— Наттана, дорогая, но как же наш огонь? Угли уже дотлевают.
