обратиться к своему беспристрастному и прекрасно, едва ли не как я сам, понимающему меня другу за советом — как мне дальше вести себя с Наттаной… Но, по всей видимости, все уже было кончено. Быть может, позволив мне — в минуту слабости — чересчур приблизиться к себе, она уже раскаивалась в этом.
Но имя Наттаны так и не прозвучало. После паузы Дорн сказал:
— Несколько раз я думал пригласить тебя поехать со мной, чтобы ты был там, когда мы с Неккой будем объявлять о своем решении. У тебя дома так бы и случилось. Ты был бы моим шафером. И мне этого хотелось, но, я думаю, у Некки другое мнение, а мне не хотелось бы пользоваться случаем. Понимаешь?
— О да, конечно!
Мы снова помолчали, потом я сказал, что очень рад его женитьбе.
— Я тоже, — ответил Дорн, — и я спокоен.
Он быстро взглянул на меня, и, хотя его мысль осталась невысказанной, я понял, что мой друг вовсе не хочет что-либо утаивать, сознательно держа меня в неведении.
— Жизнь моя отныне будет такой, какую я всегда хотел, — медленно произнес он.
Наша дружба оставалась прочной, как и прежде, и каждый из нас мог всегда положиться на другого.
В комнате моей было холодно так, что пар шел изо рта. Я положил в очаг дрова на утро и быстро разделся, впрочем скоро согревшись под простынями.
Мне снился какой-то бесконечный сон: темные переходы, нескончаемые разговоры, один и тот же назойливо повторяемый вопрос, я то просыпался, чтобы убедиться, что кругом по-прежнему ночная тьма, то снова засыпал, и мне опять снилось, что я — перед какой-то вот-вот готовой решиться проблемой, решение которой тем не менее постоянно откладывалось, снилась то удалявшаяся, то приближавшаяся Наттана — то в виде темной фигуры в плаще, то отчетливо близкая, живая, ощутимая, и сладкая боль… стук в дверь… темный квадрат, лишь чуть более светлый, чем тьма ночи, квадрат, бывший окном моей комнаты в комнате Файнов, уже реальном, уже не из сна…
Стук в дверь тоже обрел реальность, стал фактом, на который надо было как-то отреагировать. С трудом стряхнув остатки сна, я привстал. За окном было так темно, что, должно быть, еще стояла глубокая ночь.
— Кто там? — спросил я, вспоминая, в каком направлении дверь, и глазами стараясь отыскать ее в темноте. Полоса яркого желтого света протянулась вдоль края открывающейся двери. Вот высветилось лицо, темные тени падали на него сверху.
— Наттана! — прошептал я.
— Да, это я, Наттана, — прозвучал в ответ ровный, спокойный голос.
Девушка прошла в комнату, на ее державшую свечу руку ложились розовые блики. Свет частями выхватывал из темноты ее фигуру; она была уже совсем одета. Должно быть, скоро рассвет — пора вставать.
— Мара уже поднялась, Дорн тоже встает. Я давно оделась. Сказала Маре, что разбужу вас… Может, развести огонь? Утро холодное.
Голос ее, ласковый, звучал как бы издалека. Мне никак не удавалось отделаться от чувства, что я все еще сплю.
— Сделайте одолжение, — сказал я.
Плавающий в потемках язычок пламени проследовал к столу. Волосы Наттаны вспыхивали рыже- золотистыми искрами.
— Кремень на полке, — сказал я и, облокотившись, следил за тем, как темная фигура девушки согнулась над очагом.
— Вы так добры ко мне, Наттана, даже разжигаете мне очаг.
— Всякий сделал бы то же.
— Все равно вы добрая.
— Я боялась, что вы с Дорном можете проспать.
— Еще рано?
— Пора одеваться, завтракать, а нам надо будет выехать с первыми лучами зари.
— Мне тоже пора вставать?
— Нет, вы оставайтесь в постели, пока комната еще не прогреется. Время еще есть.
Пламя в очаге поднялось, озаряя фигуру девушки, согревая ее, делая живее и ярче. Отблески огня падали на повернутое ко мне в профиль умиротворенное, сохранившее дремотное выражение лицо.
— Что разбудило вас, Наттана?
Губы ее шевельнулись, она протянула руки к полыхавшему огню:
— Я уже давно не сплю.
Я ждал, теряясь в догадках. Неужели она пришла с плохими новостями относительно моей поездки в Верхнюю?
— Снег идет, — сказала девушка.
— Так вы едете? — воскликнул я, внезапно испугавшись.
— Дорн говорит — да. Он не боится, да и мне с ним не страшно. Я поеду на его лошади, а он на моей.
Внезапная, но вполне определенная мысль мелькнула у меня.
— Ваши лошади ведь не привыкли к снегу? — спросил я.
— Да, не очень.
— Может быть, возьмете Фэка?
Прежде чем ответить, Наттана долго молчала.
— Я не могу. Вы на целую зиму останетесь без лошади. А такой снегопад может завалить все ущелья.
— Но зато я буду знать, что Фэк у вас. И он может пригодиться на Верхней ферме. А я приеду и заберу его, когда погода наладится.
— Хорошо бы, снег перестал, — сказала Наттана. — Видите ли, Дорн сказал, что неплохо бы нам обоим иметь лошадей, привыкших к горам, но особого разговора об этом не было. Теперь вы завели речь про то же. Что вы будете делать без Фэка?
— Вы можете оставить мне свою. Этой зимой лошадь мне не слишком понадобится. — Я перевел дыхание. — Через месяц я, пожалуй, приду навестить вас пешком.
— Я думала о вашем посещении.
— Оно никак не связано с тем, возьмете вы Фэка или нет.
Девушка поднялась и встала перед огнем.
— Я много-много думала…
— Я приеду, Наттана, — воскликнул я, — я обязательно приеду!
Девушка молчала. Вся ее изящная, но крепкая фигура была сейчас освещена огнем очага. Она уже успела надеть высокие, до середины икры, теплые ботинки. Тугие икры были обтянуты шерстяными чулками.
— Не забудьте поговорить с Доном, — сказал я.
Ответа не последовало. Свечное пламя ярко освещало голову девушки сзади.
— Обещайте, что поговорите с ним, Наттана!
— Снег выпал рано, — сказала она. — Наверное, Дон еще не скоро соберется.
— Не опасно ли вам ехать сегодня?
— Дорн считает, что опасности нет. Чтобы ущелье стало непроходимым, снег должен идти несколько дней подряд. Ну и конечно, мы всегда можем вернуться. Но это не главное…
— Так вы возьмете Фэка?
Наттана вздохнула:
— Если вы доверяете его мне… Ах нет, Джонланг!
— Но вам будет спокойнее. А если не вам, то мне. Возьмите его, чтобы мне было спокойнее,
