— Потерпите немного, Наттана.

Я положил в очаг дров и, встав на колени, насыпал стружек поверх холодного мягкого пепла, а на них уложил горбыль.

Высеченная кремнем искра коснулась фитиля моей зажигалки, и желтый язычок пламени возник на нем словно из ниоткуда. Я поднес его в волокнистой стружке.

— Никак не могу представить, что Некка выйдет замуж и уедет в другие края, — послышался сзади голос Наттаны.

— Вы будете по ней скучать?

— Ах, я все время буду чувствовать, что ее нет рядом. Останемся только мы с Эттерой. Некка старше и всегда держала свои мысли при себе, поэтому мы не были очень близки, но скучать я все равно буду.

Пламя понемногу охватывало стружки.

— Скажите, Наттана, ваша сестра действительно хочет выйти замуж за Дорна? Пожалуй, загорится, — добавил я, видя, что девушка медлит с ответом. Разгорающийся огонь привораживал взгляд.

Подойдя ближе — сейчас она, естественно, была выше меня, — Наттана сказала:

— Некке пора замуж. Она сама этого хочет. Она понимает замужнюю жизнь… Женщины могут, Джонланг… И она видит, что лучшего спутника, чем ваш друг Дорн, ей не найти. Но этого мало.

Пламя лизало концы горбыля.

— Что делать женщине на месте Некки? — задумчиво сказала Наттана. — Она знает, что создана для замужней жизни — для семейных забот, для того, чтобы рожать детей. И вот появляется мужчина, который страстно желает ее. Неужели она должна сказать ему «нет», потому что душа ее ранена?

— Я не знал этого.

— Она очень хотела другого, Джонланг. Ей хотелось быть женой Тора, королевой. И она часто печалится, думая, что сделала что-то не так, что все могло обернуться иначе.

— Но разве она не хочет замуж за Дорна?

— Конечно хочет, но чувства ее так перепутались, что она не может выбрать что-то одно, не пожалев о другом.

— Вам кажется, она ведет себя нечестно?

— Он все знает. Она никогда его не обманывала.

Огонь все больше охватывал горбыли; темно-бурый дым вился над корой, и в воздухе пронзительно и сладко, как елеем, запахло горящей смолой.

По-прежнему стоя на коленях перед очагом, я взглянул на Наттану. Она стояла скинув капюшон, расстегнув плащ и опершись руками о бедра. Взгляд ее на мгновение задержался на мне, губы тронула улыбка, вызванная уже не мыслями о Дорне и Некке, — дружелюбная, робкая, доверительная.

Жар от огня стал нестерпимым. Я встал и, отступив, глядел на широкие зубцы полосой протянувшегося ярко-красного пламени…

— Когда у них назначена свадьба? — спросил я.

— Думаю, Некка будет готова, как только он ее позовет. Мы с Дорном будем на Верхней послезавтра. Возможно, они объявят о своих намерениях в тот же вечер и уйдут спать вместе, как муж и жена, а наутро уедут вниз, в долину.

— А кто будет сочетать их браком?

— Кто? Они сами… Я не понимаю.

— У меня дома люди, которые хотят пожениться, отправляются к некоему третьему лицу, облеченному властью закона, и этот человек объявляет их мужем и женой. Пока они не сделают этого, они не могут считаться супругами.

— Но при чем же здесь закон?

— Без него, — отвечал я, — брак кажется мне чем-то очень несерьезным. И если у вас государство остается в стороне, как может человек подтвердить, что он действительно женат или замужем?

— Обычно они объявляют о своем намерении перед другими. Так же поступят Дорн с Неккой. Человек действительно хочет, чтобы другие знали. А потом она вступит в его жизнь, разделив с ним его алию, это и будет подтверждением.

— Ну а допустим, мужчина приведет в дом еще одну женщину.

— После того, как он уже женился? Он все равно останется мужем первой.

Наттана тяжело вздохнула:

— Вы называете такие странные случаи! Попробую вспомнить, что вы мне рассказывали о жизни у вас. Настоящего дома у вас нет, значит, я думаю, он может поселить одну женщину в одном месте, а другую — в другом. Но у нас это невозможно, неужели вам не ясно? Женщина всегда знает, кто живет в доме мужа. Если там уже есть женщина, она бы поняла, что не может выйти за него замуж. У вас в стране все так запутанно и сложно. — Она приложила ладони к щекам. — И все такое другое, ах, такое другое.

Отчаяние Наттаны придало разговору неожиданную напряженность.

— Вы имеете в виду различия между нами или между нашими странами?

— И то и другое… Вы называете наши браки несерьезными. А ваши, по-моему, и того хуже. У вас нет для них прочной основы, вот вы и придумываете законы и всякую всячину, чтобы только сделать их такими, какими они быть у вас не могут.

Вы, иностранцы, вроде моего отца, который вбил себе в голову, будто привязанность к одному человеку есть главное в браке. И вам не обойтись без подобной идеи, ведь лишь она придает хоть какую-то ценность вашим бракам, особенно в самом начале. Но у нас есть и другие люди, которые, в отличие моего отца, знают, что не способны на такую привязанность и самоограничение, которые понимают нужды своей половины, и они не станут упрекать своего супруга или супругу в том, что не угрожает разрушить соединяющее их чувство алии.

— У нас брачные узы — прочные узы…

— У нас тоже! — крикнула Наттана. — Мужчина и женщина у нас трудятся над одним хозяйством. У вас они работают порознь либо работает только мужчина. Наши браки дают нам ощутить всю полноту жизни. Для нас это самая совершенная, самая интересная жизнь. И каждый знает это с детства. Мы видим примеры тому повсюду. Наши браки — не случайные связи. Это не апия, которой хотят придать вид ании с помощью правил и законов. Наши браки оделяют супругов двумя самыми сильными чувствами — анией и алией, дают им возможность трудиться вместе.

Она резко поднялась, подошла к огню и встала у него, отвернувшись от меня. Я был поражен ее страстным монологом, восхищен ее умом и красноречием.

— Вот так всегда, — сказала Наттана, — я говорю, а вы молчите. Согласны вы со мной или нет?

— Вы чересчур строги к моей стране. Но своими обстоятельствами вы распорядились отлично.

— Я строга только к вашему образу жизни, Джонланг.

— Мне трудно так сразу ответить вам на все.

Подняв руку, Наттана облокотилась на каменную плиту над очагом, склонила голову. Зачесанные наверх волосы молодили ее, она выглядела девчонкой, которой вообще еще рано думать о прическах, но ничего детского не было в сочных, налитых формах ее тела.

Я медленно поднялся, чувствуя, как меня охватывает ощущение, будто я вне времени и вне пространства, — следствие сильного внутреннего волнения.

— Стоит нам заговорить о вашей стране, и между нами словно разверзается бурное бескрайнее море. Я не против вашей страны, но мне противна эта преграда. Я не могу ненавидеть страну, откуда вы родом. Но на словах получается, что ненавижу.

— Давайте, возненавидьте еще сильнее, — сказал я, не отдавая себе в полной мере отчета, что говорю, потому что мысль об этой белой шее, о кокетливо зачесанных волосах, о том, что все это — для другого, не отпускала меня.

— Но я не хочу…

— Наттана, — сказал я, — прошу вас, заплетите косы.

— А так вам не нравится? — Она медленно обернулась.

— Нравится, но косы — лучше.