камина.
А кроме того, он удивился, ведь он привык думать о себе как о человеке, исключенном из венецианского общества раз и навсегда. Ему казалось, будто кто-то просто вынул его из того мира, а толпы безразлично сомкнулись и закрыли место, где он когда-то стоял. И услышав теперь, что и там, в Венеции, говорят о предстоящей опере и обсуждают ее, он испытал странное чувство, которому и сам не мог дать определения.
Конечно, об этом говорили, потому что муж Катрины, старый сенатор Лизани, снова попытался организовать пересмотр приговора, запрещавшего Тонио въезд в Венецию. Но правительство лишь подтвердило прежнее решение: под страхом смерти Тонио навсегда запрещалось въезжать в Венецию.
Но что больше всего ранило его сердце, так это последняя часть письма Катрины.
Марианна умоляла Карло отпустить ее в Рим. С самого первого момента, как мать услышала о том, что Тонио получил ангажемент в театре Аржентино, она просила позволения поехать. Но Карло все время упорно отказывал ей, и теперь она очень больна и не выходит из своих покоев.
Тонио отложил письмо в сторону.
Паоло ждал его, мальчик был чем-то очень напуган, и Тонио понимал, что сейчас нужен маленькому флорентийцу. Однако целое мгновение он был просто не в состоянии говорить.
Она хотела приехать! Он никогда, никогда не мечтал об этом, и теперь ему казалось, что тонкая мембрана, разделявшая их жизни, вдруг треснула и нежное, жутковатое, опьяняющее чувство стало просачиваться сквозь нее. Никогда за все эти годы он не ощущал так резко и отчетливо ее присутствие, не чувствовал запах ее кожи, даже шелковистость волос. Ему казалось, что она плачет у него на плече, сердится и пытается его обнять.
Эти ощущения были такими сильными и такими необычными, что он неожиданно для себя вскочил на ноги и сделал несколько шагов по комнате.
– Тонио! – одернул его Паоло. – Ты не представляешь, что говорят там, в кофейнях! Тонио, это ужасно…
– Тс-с-с, не сейчас, – прошептал он.
Но мембрана уже начала восстанавливаться, снова отделяя мать от него, относя ее со всей ее любовью и мукой куда-то далеко-далеко, в ту, другую жизнь, где ему больше нет места. А что, если бы он был заурядным певцом? Что бы в таком случае означало для него ее желание приехать сюда?
«Ты дурак, – выбранил он себя. – Стоит им протянуть к тебе руку, как ты тут же распахиваешь перед ними душу!»
Он стряхнул с себя эти мысли и, повернувшись к Паоло, взял его за плечи, а потом приподнял ему подбородок:
– Ну что там? Расскажи. Неужели все так плохо?
– Тонио, ты не представляешь себе, что они говорят! Они считают Беттикино самым великим певцом в Европе. Они говорят, что твое выступление на одной сцене с Беттикино – это оскорбление всему обществу!
– Паоло, они всегда говорят что-нибудь подобное, – ласково, успокаивающе произнес Тонио. Вытащил платок и вытер слезы с лица мальчика.
– Нет же, Тонио! Они говорят, что ты никто и ниоткуда! Что это все ложь насчет того, что ты – великородный венецианец… Говорят, что тебя наняли из-за твоей внешности. Говорят, что Фаринелли, когда он начинал, называли мальчиком – il ragazzo, а тебя будут назвать la ragazzina – девочкой! А если девчонка, говорят они, не сможет петь, мы скинемся, чтобы запереть ее в каком-нибудь монастыре, где ее все равно некому будет слушать!
Тонио невольно расхохотался.
– Паоло, это же такая чушь! – воскликнул он.
– Ты бы их только послушал, Тонио!
– Все это означает, – объяснил Тонио, убирая волосы мальчика со лба, – что на премьере театр будет полон.
– Нет-нет, Тонио, они просто не будут тебя слушать! Этого боится синьора Бьянка! Они будут кричать, выть, топать ногами. Они не хотят оставить тебе ни одного шанса.
– Это мы еще посмотрим! – прошептал Тонио и тем не менее забеспокоился, не заметил ли Паоло, как он побледнел. Он был уверен в том, что побледнел.
– Тонио, что нам делать? Синьора Бьянка говорит, что когда они в таком настроении, то запросто могут вообще закрыть театр! А всему виной синьора Гримальди – зачем она все это начала? Она приехала в город и заявила, что ты пел лучше Фаринелли. После этого они и заговорили о Фаринелли.
– Синьора Гримальди? – переспросил Тонио тихим голосом. – Но кто такая синьора Гримальди?
– Да ты знаешь ее, Тонио! Она же без ума от тебя! В Неаполе она всегда сидела в первом ряду, когда ты пел. А теперь вот заварила всю эту кашу. И прошлой ночью на приеме у английского посла она всем, всем твердила, что ты самый великий певец со времен Фаринелли и что она сама слышала Фаринелли в Лондоне. Ну и понятно, что теперь говорят римляне: как это какая-то англичанка будет им указывать!
– Постой, Паоло! Да кто она? Как она выглядит?
– Ну, блондинка такая, с пушистыми волосами. Да ты ее знаешь, Тонио! Она еще была замужем за двоюродным братом графини, а теперь разбогатела и все время только и делает, что рисует…
Тонио так переменился в лице, что Паоло умолк на секунду. Но потом снова, захлебываясь, заговорил:
– Тонио! Они говорили гадости и до ее приезда, а теперь их слушать просто невозможно! Синьора Бьянка говорит, что толпа может просто закрыть театр!
– Так она в Риме! – не слушая его, прошептал Тонио.
– Ну да, в Риме. Но лучше бы она была в Лондоне! – заявил Паоло. – Сейчас она с маэстро Гвидо.
Взгляд Тонио тут же переметнулся на Паоло:
– Что ты имеешь в виду под словами: «Она с маэстро Гвидо»?
– Что они на вилле графини, – пожал плечами Паоло. – Она туда вселяется. Но что все-таки нам делать?
– Не вести себя глупо, – пробормотал Тонио. – Здесь нет ее вины. Все переполошились из-за оперы, вот и все. Если бы они не говорили этого, они бы…
Тонио вдруг резко развернулся и протянул руку к камзолу. Поправил кружева у шеи и направился к армуару за шпагой.
– Куда это ты собрался? – спросил Паоло. – Тонио, что же нам делать?
– Паоло, Беттикино ни за что не позволит им закрыть театр, – доверительным тоном произнес Тонио. – В противном случае он останется без работы.
Время близилось к вечеру, когда он добрался до виллы графини, расположенной сразу за южной окраиной Рима.
В саду деловито работали ножницами садовники, превращая вечнозеленые кустарники в птиц, львов и оленей. Газоны в лучах заходящего солнца казались зелеными и безупречно чистыми, и повсюду – на прямоугольниках срезанной травы, на пересечении дорожек, под стволами маленьких, идеально округлых деревьев – журчали фонтаны.
Тонио прошел в музыкальный салон, стены которого недавно были обклеены новыми обоями, и увидел клавесин под белоснежным покрывалом.
Мгновение он стоял неподвижно, уставившись в пол, и уже собирался покинуть комнату так же быстро и решительно, как вошел, когда к нему, держа руки за спиной, подошел старый дворецкий.
– Графиня еще не прибыла, синьор, – сказал старик. Звуки со свистом вырвались из его сухих губ. – Но ждем со дня на день, со дня на день.
Тонио хотел было пробормотать что-то насчет Гвидо, как вдруг заметил на дальней стене огромный холст. Все его краски были знакомы ему, так же как и фигурки танцующих в хороводе нимф в прозрачных и
