другой женщиной. Всегда можно сказать, что не говорил об этом, потому что не хотел впутывать сюда отношения с Холли — ведь когда я с ним разговаривал, она сидела рядом. Черт, это весьма правдоподобно! Может быть, такую игру он и ведет.

— Но Амбер послала ему записку, — возразила Джоанна. — Если он и ждал кого-то у отеля, так только ее.

— Это если он прочел записку.

— А он ее не прочел?

Гриффин кивнул.

— На всякий случай я послал одного из своих людей осмотреть его коттедж — сегодня, как только ты от меня ушла. Он нашел конверт с запиской под цветочным горшком на веранде, и совершенно очевидно, что его никто не трогал, и, разумеется, он не был распечатан.

— А был ли Кейн в отеле в воскресенье вечером? Я его там не видела.

— Он обедал с Холли, это я точно знаю. Может быть, он бродил вокруг отеля, особенно если шторм приутих, и, увидев, как Амбер вышла, решил, что это ты. Потом прокрался за ней до обрыва и столкнул, как следует не разобравшись, кто это.

— Вынуждена огорчить тебя: слишком много предположений, — сказала Джоанна, повторяя его же фразу.

— Да, я знаю, — со вздохом произнес Гриффин. — Я обязательно должен с ним поговорить. Я должен заставить его сказать мне, где он был ночью в воскресенье. Еще надо бы выяснить, был ли у них с Кэролайн роман и продолжался ли он до тех пор, когда произошла авария. И если все так и есть, то он должен что-то знать — по меньшей мере, в каком состоянии души она была тогда.

— А разве у него тогда еще не было романа с Холли?

Гриффин кивнул.

— Был. И это зачтется в его пользу, поскольку я не знаю таких дураков, которые крутят одновременно с двумя женщинами, живущими в одном маленьком городке.

— А Кейн отнюдь не дурак.

— Не сомневаюсь. Но пока он у меня главный подозреваемый. Если бы он внятно объяснил, где он был ночью в воскресенье, а также убедил меня в том, что не состоял с связи с Кэролайн и не знает, чего она так боялась перед смертью, тогда бы я вычеркнул его из своего списка.

— А кто еще у тебя в списке? — И, опередив его, Джоанна предположила:

— Наверное, Скотт.

— Если Амбер погибла, потому что ее приняли за тебя, а теперь я уверен, так оно и было, это должно быть как-то связано с Кэролайн и ее смертью, тогда, получается, он под подозрением. Он вполне способен убить, если найдется веская причина.

— Что ты считаешь веской причиной? Вряд ли ею может стать открытие, что у Кэролайн есть любовник. Возможно, Скотт и приложил руку к гибели жены, но зачем ему убивать меня? — Она с сомнением покачала головой. — Я думаю, если мы узнаем, чего боялась Кэролайн, все сразу встанет на свои места.

— Да, это бы хорошо, — сказал он. — Есть на примете хороший медиум?

Джоанна, глядя в огонь, улыбнулась. Гриффин рассматривал ее профиль. «Ей легче, когда мы разговариваем, — подумал он. — Когда она может сосредоточить свой острый ум на разгадывании головоломок из жизни Клиффсайда. У нее это отлично получается, именно так работают лучшие полицейские детективы: проговаривая ситуацию, часто удается отстраниться, что порой бывает необходимо. А кроме того, за разговорами она забывает о своих боли и страхе. Но эту тему мы уже, кажется, исчерпали».

— Когда сегодня я открыл дверцу твоей машины, — внезапно вспомнил он, — ты сказала, что это третий раз. Что ты имела в виду?

— Третий раз я обманула смерть, — тихо и как-то отрешенно произнесла она. — Но раз бедная Амбер умерла вместо меня, то это получается уже четвертый. — Она посмотрела на него и слабо улыбнулась. — Как ты думаешь, сколько попыток у меня еще осталось?

На сей раз Гриффин не стал бороться с искушением коснуться ее. Он придвинулся к ней и обхватил ее лицо ладонями. Ее теплые губы подрагивали под его губами, и он чувствовал, как у нее на шее учащенно бьется пульс. Она тихо всхлипнула и прильнула к нему, откинув прочь разделявшую их подушку.

Он понимал, что сейчас она беззащитна и нуждается просто в утешении, — но, ощутив, как приоткрылись ее губы и язык обжигающим касанием скользнул по его губам, он ни о чем уже не мог думать, кроме того, что безумно хочет ее.

— Джоанна… — Гриффин с трудом оторвался от ее губ, чтобы произнести ее имя, при этом чувствуя, как это ему необходимо, что он именно хочет шепнуть ее имя, и снова стал жадно целовать ее.

Издав низкий, чувственный стон, Джоанна еще сильнее прижалась к нему, отвечая на его ласки так страстно и горячо, что он тоже едва не застонал, совершенно теряя голову. Чуть отодвинувшись, он посмотрел на нее и снова взял ее лицо в ладони.

— Не только док сегодня вошел не вовремя, — хрипло сказал он, в упор глядя на нее. — Джоанна, ты сегодня вырвалась из такого кошмара, и я не хочу, воспользовавшись твоей слабостью…

Ее глаза, огромные, потемневшие, еще влажные от недавних слез, распахнулись навстречу ему, и она неожиданно радостно улыбнулась.

— Спасибо, — мурлыкнула она, — но, Гриффин, я уже несколько дней назад поняла, что это должно случиться. А ты?

Он нежно поглаживал пальцами ее скулы.

— И я, — ответил он. — Но…

Она не позволила ему договорить, опять тесно прижавшись к нему и прильнув к его рту жаждущими губам.

— Я хочу тебя. И я знаю, что делаю. Не оставляй меня сегодня одну, пожалуйста.

Возможно, какой-то другой мужчина и нашел бы в себе силы не внять этой нежной мольбе — но не Гриффин. Он обнял ее еще крепче — и поцелуй их был долог и сладок. Джоанна, ласкавшая его шею, плечи, спину, уже не казалась ему беззащитной — перед ним была женщина, полная страсти, которая твердо знает, чего хочет.

Он поднял ее на руки — она была легкой, как перышко. Его пронзило ощущение ее физической слабости, вызвав целую бурю чувств: безумный страх за нее, ведь на ее жизнь дважды покушались, и желание ее защитить, сильное, как никогда прежде, — примитивная, железная решимость обеспечить ей безопасность любыми средствами. Никогда его чувства не были так мощно сконцентрированы лишь на одном: видеть ее, слышать, обонять, осязать…

Он перенес ее в спальню и осторожно поставил на ноги у кровати, вслепую одной рукой отодвигая одеяло и не переставая ее целовать, движимый неутолимой жаждой, которой не знал раньше. Ее теплые губы, терзаемые им, безумствовали так, словно она испытывала ту же жажду.

Но этого им становилось уже мало: она расстегивала его ремень, а он чуть ли не рвал пуговицы на ее пижаме, стремясь скорее смести все барьеры, их разделяющие; наконец она со стоном нетерпения прижалась к нему обнаженной грудью, затвердевшие соски обжигали — и внутри у него разгоралось такое пламя, что он, не в силах сдержаться, присоединил свой из глубины идущий низкий стон к ее страстному голосу.

— Боже, Джоанна… Как я хочу тебя… — Он едва узнавал себя. Будто до этой минуты в его жизни не было ничего. Ее глаза блеснули, она потерлась грудью об его грудь, и ему показалось, что он вот-вот взорвется от наслаждения.

Ему хотелось на нее смотреть долго-долго — уложить ее, обнаженную, и смотреть, смотреть и смотреть, запоминая каждый дюйм, каждый изгиб ее прекрасного тела, но потребность полностью слиться с ней была куда более настоятельной. Он потянул поясок пижамных брюк, и они упали к ее ногам, а ее нежные пальчики, не теряя времени, ловко расстегивали ему джинсы.

Это интимное касание заставило каждый его мускул напрячься в сладостном предвкушении, а потом она прижалась к нему мягким шелковистым животом, и его пронзил приступ чистой и мощной страсти. Она переступила с ноги на ногу, пытаясь избавиться от носков, и это ее почти неуловимое движение стало последней каплей. Поток неистового желания перехлестнул все возможные и невозможные преграды,