— четыре с половиной раза за весь период. В 1961–1980 годах намечалось построить 180 гидроэлектростанций, 200 ТЭЦ, 2 800 новых заводов, добыть 1 180 — 1 200 миллионов тонн угля, произвести 250 миллионов тонн стали, 125–135 миллионов тонн минеральных удобрений, 233–235 миллионов тонн цемента. Сельское хозяйство предполагалось приращивать в год на 5,7–6,5 процентов, к 1980 году увеличить производство зерна, мяса, молока и всего остального в три с половиной раза, производительность труда повысить в два с половиной раза. При этом перераспределялись приоритеты, резкий крен делался в сторону увеличения производства предметов потребления, так называемой группы «Б». К 1980 году она возрастала в 13 раз, тогда как группа «А», тяжелая промышленность, всего в 6 раз. Засядько предлагал «не скаредничать», ориентироваться на более высокие годовые приросты.

Как определили эти цифры? И Госплан, и Госэкономсовет экстраполировали прошлое в будущее. И те и другие предполагали, что, как и в предыдущие годы, американская промышленность будет возрастать не более, чем на 2,5–3 процента в год, а сельское хозяйство и того меньше: на 1,7–2 процента. При этом Госплан исходил из того, что в 1960 году промышленная продукция СССР достигала 60 процентов от американской, а сельскохозяйственная — 80 процентов.

Здесь, как и по другим экономическим показателям, разные экономисты приводят весьма разнящиеся цифры. К примеру, в 1987 году, по данным Госкомстата, соотношение национального дохода СССР и США, рассчитанное по официальному курсу валют, составляло 41 процент, а по покупательной способности — 67. По методике В. Д. Белкина — всего 20 процентов. Показатели валового национального продукта, включающего в себя не только промышленность с сельским хозяйством, но и сервис со всем остальным, Госкомстат в те годы не публиковал. По данным ЦРУ, в 1987 году ВНП СССР составлял 55 процентов от ВНП США, а тот же Белкин насчитал всего 14 процентов.[67] Кто прав, кто нет, судить не берусь, да и никто не возьмется.

Следуя той же логике наложения прошлого на будущее, они взяли за исходные цифры роста промышленности за десятилетие с 1951 по 1961 год — 11,8 процента, а сельского хозяйства за 1956–1960 годы — 6,2 процента. Из расчетов следовало, что американцев мы не только догоняем, а к 1980 году и перегоняем. По тем временам это утверждение совсем не отдавало фантазией. В прогнозе ЦРУ, составленном в конце 1950-х годов, делались аналогичные выводы. Напомню, американцы не исключали, что к исходу XX века советский национальный продукт в три раза превысит американский.

Но при чем тут коммунизм? В 1961 году коммунизм для всех, в том числе для отца, означал зажиточную жизнь. Жизнь лучше, чем у кого-либо в мире, в первую очередь лучше, чем Америке, которая, следуя этой странной логике, уже тогда жила в коммунизме. Но я, кажется, зашел слишком далеко.

Данные Госплана и Госэкономсовета сводил воедино первый заместитель отца Косыгин, человек осторожный. Он встал на сторону Госплана. Отец присоединился к его мнению.

— Товарищ Засядько разослал материал, и вы все читали его, — обращается он к коллегам на заседании Президиума ЦК 17 июня 1961 года. — Он показывает, что у нас появятся лучшие возможности, чем уже записано в программе, и цифры следует скорректировать. Я внимательно прочел все, беседовал с товарищами. Мы согласились, что коррективы вносить не следует… К тому же надо иметь в виду, что это прогноз, а не конкретные планы.

В результате в Программу партии записали параметры, представленные Госпланом и подписанные Новиковым.

Таковы документально зафиксированные факты.

Но до нас доходят не только факты, но и эмоциональные отголоски давно забытых бюрократических баталий.

Засядько умер рано и мемуаров написать не успел. Другое дело Новиков, основной сочинитель экономического раздела Программы, а с 1980 года — пенсионер союзного значения. Он все знает, все помнит, но в своих воспоминаниях, задним числом, когда коммунизм так и не построили, все валит на давно покойного Засядько, а заодно и на Хрущева. «Готовил экономическую часть программы Госэкономсовет под руководством Засядько и его заместителя Н. А. Тихонова, — пишет Новиков. — Ее содержание: через двадцать лет у нас будет почти коммунизм! Чего там только не было написано… Собрался Совет Министров в полном составе. Пришел Никита Сергеевич. Не садясь за стол, положил руку на текст Программы и сказал: “Я внимательно все изучил. Предложения хорошие, их надо принимать. Мы заранее разослали текст членам Совета Министров, видимо, все ознакомились. Думаю, дискуссировать нет смысла. Нет возражений?” Все молчат. Хрущев заключил: “Считаем принятым”. Как известно, экономическая часть этой Программы не была реализована».

Новиков осознанно вводит читателей в заблуждение: и Программу якобы не он писал, и не обсуждал он ее многократно и с Косыгиным, и с отцом, и замечания на нее не писали все кому не лень, всего в ЦК поступило 170 801 предложение, из них опубликовано в газетах 40 733, учли, конечно, далеко не все.

Так что сверстанный документ, читаный-перечитаный и в деталях обговоренный на Президиуме ЦК, возможно, и утвердили на Совмине формально. Но впечатление-то Новиков намеренно создает совсем иное.

Другой мемуарист, Федор Михайлович Бурлацкий, тоже наводит тень на плетень, но без какого-либо злого умысла, для красного словца. Вот как в его изложении появились в Программе партии цифры плана развития экономики на двадцать лет: «С этим предложением на одно из заседаний (рабочей редакционной группы) приехал крупный хозяйственник А. Ф. Засядько… Выкладки о темпах развития нашей экономики и экономики США фактически были взяты с потолка…»

С Бурлацкого, в общем-то, взятки гладки, он амбициозный, но всего лишь клерк из аппарата, даже не Пономарева, а другого, андроповского, департамента. В составлении плана развития он не участвовал, что-то где-то случайно прослышал, без начала и без конца. Как видно из цитаты, в памяти у Бурлацкого почти ничего содержательного не осталось. К сожалению, Бурлацкого цитируют в серьезных книгах и слова его принимают за истину: приехал какой-то Засядько, что-то наболтал, а члены рабочей группы всё записали в Программу партии. Легкость в мыслях необыкновенная!

У меня тоже остались воспоминания, связанные с подготовкой Программы, правда, только об одном, частном эпизоде.

Накануне Пленума ЦК прогнозисты-экономисты во главе с Косыгиным и Пономаревым воскресным солнечным июньским днем 1961 года на даче в Горках-9 не докладывали, а скорее, рассказывали отцу о своих наработках. Отец часто практиковал такие воскресные посиделки. На даче, под соснами можно всласть наговориться, пообсуждать без регламента, без телефонных звонков, без ожидающих в приемной посетителей. Все расселись в кружок в плетеных летних креслах, на травке, отец в легкой вышитой украинской рубашке, остальные кто в галстуках, кто без, но все без пиджаков, было жарко. Говорили по очереди, не вставая с места. Я пристроился позади группы, рядом с помощником отца Шуйским.

Услышанное произвело на меня двойственное впечатление: цифры, конечно, грандиозны, но это только цифры. А где же коммунизм? И где гарантия, что мы обставим американцев, а не они нас?

Тут объявили перекур, отец табачного дыма не переносил, и рядом с ним не курили, даже на свежем воздухе. Я увидел, что Пономарев стоит в отдалении один, решил порасспросить его поподробнее. Борис Николаевич объяснил, что экономика США себя исчерпала, кризис капитализма неотвратим, а мы продолжим движение вперед. Его слова меня не очень убедили, но тут всех позвали назад и что такое коммунизм, он мне рассказать не успел. И в то, что мы обгоним американцев, мне пришлось поверить секретарю ЦК и академику на слово. Я и поверил.

Но достаточно самооправданий и обращенных в прошлое обвинений. Обвинять, собственно, некого и не за что. Ведь речь шла, как мы знаем, даже не о плане, а плане-прогнозе. У прогнозистов же нет возможности заглянуть в будущее, они основываются на опыте прошлого и не в состоянии предвидеть ни грядущие технические, ни иные революции, ни кризисы, ни катаклизмы. Именно поэтому прогнозы редко сбываются. Вспомните наивные романы Жюля Верна, к слову, одного из лучших прогнозистов XIX века, или «провидческие» рассказы ведущих ученых того времени о том, что будет через двадцать-тридцать лет. Их впору помещать на странички юмора. А фантазии-предвидения Айзека Азимова и других пионеров компьютерной эры: гигантские, больше самого большого небоскреба, ламповые электронные мозги, перфокарты и перфоленты…

К чести отца скажу, что он старался, насколько это возможно, заглянуть за горизонт. К примеру, он