напоминает западных политиков, снует по стране, не сторонится ни людей, ни кинокамер, старается во все вникнуть, все понять. В общем, нормальный лидер, не чурающийся рекламы, но без какого-либо культа. Но чтобы так воспринимать прошлое, следовало прожить полвека, а тогда награждение и фильм навредили отцу больше всех его врагов вместе взятых.

8 октября 1961 года умерла моя тетя Ирина Сергеевна. Я ее почему-то звал теткой. А мои старшие сестры, как и все остальные, — фамильярно Аришей.

Она родилась 26 апреля 1897 года. Младшая сестра и брат сильно разнились: он — целеустремленный, напористый, сосредоточенный, она — мягкая, певучая, хотя и без голоса, с раннего возраста эдакая «бабушка». Отец сестру любил, но ни о чем серьезном с ней не разговаривал, они мыслили по-разному, обретались в разных измерениях. Отец — человек государственный, а Ирина Сергеевна жила своим домом, семьей, соседями, их проблемами.

Переехав из Калиновки в Москву, она вышла замуж за Авраама Мироновича Кобяка, крепкого и душой, и телом белоруса. Я и сейчас помню его крепкое рукопожатие. Он был старше тетки на одиннадцать лет, родился 2 апреля 1886 года и пережил ее на три года, умер 18 декабря 1964 года. Нажили они двух дочерей — умненькую и несчастную Ирму, в детстве она переболела менингитом, после чего последовала глухота, и бесталанную, с признаками фанаберии, Рону. Рона выросла здоровой, сильной, безапелляционной, стала учительницей английского языка, чем чрезвычайно гордилась, вышла замуж за военного, со временем дослужившегося до генерала.

Сколько я себя помню, Ирина Сергеевна проводила у нас на квартире или на даче большинство выходных, часто задерживалась на неделю и дольше, постоянно рассказывала что-то назидательное нам, детям, а затем и внукам, давала советы маме, а та безропотно выслушивала ее наставления. Помню, как Ирина Сергеевна настойчиво отговаривала меня от поступления в Энергетический институт: стоящего образования там-де не получишь, сын ее соседей окончил этот институт, а когда она его попросила помочь повесить люстру, все провода скрутил неправильно, свет погас, пробки вышибло, и пришлось вызывать «настоящего» электрика. Воспитанные мамой в уважении к старшим, мы безропотно внимали теткиным разглагольствованиям, но всерьез ее назидания не воспринимали — что она, с ее двухклассным образованием, может посоветовать. Ирина Сергеевна, как и ее старший брат, училась в деревенской церковно-приходской школе, единственной на всю округу, но, в отличие от брата, после революции продолжить образование и не пыталась.

И мы, и мама поступали по своему разумению. Тетка не обижалась, ей нравилось советовать, а исполнение — дело десятое. Так десятилетиями наши семьи жили в согласии, но каждая — в своем мире.

Одинокая Ирма приезжала с матерью к нам регулярно, мы научились общаться с ней, привыкли к ее резкому, отрывисто-каркающему, как у всех плохо слышащих голосу, она же легко читала речь по движению наших губ. Рона жила своей жизнью. Подруги, наряды, танцы, тут не до старого дядьки, пусть он и глава государства.

После отставки отца Ирма продолжала время от времени навещать отца на даче, а Рону как отрезало. Она посчитала, что теперь ставшие «сомнительными» родственники помешают карьере мужа, да и ее, преподавательницу вуза, скомпрометируют. Со временем даже до нее дошло, что на самом деле ее компрометирует собственное поведение. У такого типа людей самоуспокоение совести происходит необыкновенно быстро. Рона придумала, что всему причиной якобы плохие отношения между моими родителями и Аришей. Насколько она верила своим словам, судить ей самой, но другим она жаловалась беспрестанно. Близкие знакомые посмеивались в ответ, а посторонние сочувственно кивали, подобные размолвки в семьях нередки.

Авраам Миронович заезжал к нам изредка. Он работал заместителем директора по хозяйственным делам на одном из московских авиационных заводов, вечно по голову в делах, а по воскресеньям вкалывал на садовом участке, строил дачку. Денег постоянно не хватало, и отец ссужал им без отдачи когда рублей двести, а когда и пятьсот. Больше они не просили, а сам он считал, что полтысячи — огромная сумма. Авраам Миронович любил поговорить с отцом. Они обычно усаживались, летом на дачной веранде с видом на Москву-реку, зимой — в столовой у негорящего камина (охрана, опасаясь пожара, зажигать его настойчиво не рекомендовала), и Авраам Миронович начинал расспрашивать отца о политике, о текущих делах. Отец обстоятельно отвечал, расставались они неизменно удовлетворенные друг другом.

Ирина Сергеевна умерла на даче в Горках-9, в столовой. Она долгие годы страдала диабетом. В тот день она сидела в уголке дивана, как обычно, разговаривала с мамой, которая занималась каким-то своим делом и слушала Аришу вполуха. Я там же, в столовой, сидя за обеденным столом, читал газету и не слушал их вовсе. Рядом расположился отец со своими бумагами. Вдруг тетка, не договорив фразы, резко замолкла. Я оторвался от чтения, поднял голову и увидел, что она сползает по спинке дивана, на сиденье. Она впала в кому, и пока ехала неотложка, все кончилось.

Тогда на даче у главы государства врачи не дежурили и специальные реанимационные автомобили за ним не следовали. Врач сопровождал его лишь в поездках за границу, а когда отец ездил по стране, врача в свите не было, считалось, что на местах, при необходимости, помогут местные медики.

Меня смерть Ирины Сергеевны напугала насмерть, и через какое-то время я завел разговор, что находись доктор поблизости… Я боялся за отца, опасался, что и с ним может произойти подобное несчастье. Человек он уже в возрасте. Я не сказал напрямую, что следует установить на даче постоянное дежурство врача, но отец меня понял и продолжать не позволил, ответил, что Ирине Сергеевне никакой врач бы не помог, держать же докторов под боком у здорового человека — глупость, Москва не за горами, Барвиха, правительственный санаторий вообще рядом, случись что, приедут через полчаса. Я с ним не согласился, но моего согласия и не спрашивали. Позже я еще раз попытался заговорить на «медицинскую» тему и снова безрезультатно, отец необычно резко оборвал меня, посоветовав заниматься своими делами. Я склонял на свою сторону начальника охраны Литовченко, но он только руками разводил — все зависит от «охраняемого», без его приказа никто и пальцем не пошевелит. Правда, какой-то эффект мои слова все же возымели, через некоторое время в дальних поездках по стране отца начал сопровождать его лечащий врач, доктор Владимир Григорьевич Беззубик.

7 октября 1961 года строители сдали Государственной комиссии Кремлевский дворец съездов, а уже 17 октября в его пятитысячном зале открылся XXII съезд Коммунистической партии. На нем отцу предстояло доложить об очередной программе партии, программе построения коммунизма, построения общества всеобщего изобилия, рая на земле, где все получат по потребностям, а работать станут по ими самими определяемым возможностям. Коммунизм, как и рай, представлялся каждому по-своему, и весьма расплывчато, но пожить в нем хотелось всем.

Исполнением этой программы Коммунистическая партия свое предназначение, по всей видимости, исчерпывала, ибо о необходимости партии в посткоммунистическом обществе основоположники не упоминали.

Начну с истории. Первая программа партии, тогда еще РСДРП, звала к революции. В 1917 году революция победила, и большевики приняли вторую программу — строительства социализма. К концу 1930-х годов ее выполнили, социализм, в том виде, как его понимали они сами, в основном построили.

8 1939 году на XVIII съезде партии Сталин заговорил о новой, третьей программе партии, определявшей путь к коммунизму. Создали комиссию во главе с ним самим. Но тут грянула война, стало не до коммунизма. Сразу после победы, в 1946 году, комиссия по подготовке построения коммунизма возобновила работу, но теперь уже во главе с Андреем Александровичем Ждановым, он тогда ходил у Сталина в фаворитах. Одновременно Госплан верстал план развития экономики до 1965 года, решавший «практическую задачу преобразования социализма в коммунизм». К 1948 году комиссия кое-что наработала, на строительство коммунизма отводилось двадцать лет. Его пришествие наметили на 1965 год.

Однако «прославиться» Жданову не довелось, помешала холодная война, все средства бросили на разработку атомной бомбы. Затем Сталин увлекся борьбой с «безродным космополитизмом», и ему вновь