держать скот в личной собственности.

А вот пострадавшие от запретов владельцы скота — крестьяне и прочие — единодушно проклинали отца. Из множества его деяний, успешных и не очень, в их памяти осталось это одно. Так что, если говорить о политической репутации, то этим своим решением отец ее, в глазах не только горожан, державших скот, но и значительной части крестьян, не просто подорвал, а вконец испортил.

С другой стороны, большая часть горожан, не имевших скота, отца поддержала. Они постоянно жаловались, что спозаранку в магазинах оптом скупается весь хлеб на корм скоту и те, кто приходят за своей половиной буханки попозже, видят пустые полки.

Я тоже считал решение отца единственно верным, но мое мнение мало что значило, лишений я не испытывал, мясо, масло и молоко на столе у нас, естественно, не переводилось.

Мог ли отец принять иное решение? Имелась ли у него свобода маневра? Однозначно — нет. Повышение цен на хлеб, а следом и на картошку (ею тоже кормили скотину) — основу рациона беднейшей и самой многочисленной части населения, не только вызвало бы еще более негативную реакцию, но и стало бы политическим самоубийством.

Теоретически следовало продавать скотовладельцам дешевые корма, силос, и таким образом снять хлебную проблему. Но где их взять? Кормов катастрофически не хватало, выйти из кризиса могла помочь кукуруза, но внедрялась она туго, ее не столько выращивали, сколько вышучивали.

Предоставить приоритет индивидуальным буренкам по сравнению с совхозно-колхозным стадом отец тоже не мог. Об организации крупных ферм в частных руках и речи тогда не могло идти. Отец говорил о прибыли, но только применительно к совхозам и колхозам. Конечно, «логика прибыли» неуклонно вела в направлении, скажем осторожно, децентрализации, но отец находился в самом начале этого пути. Всему свое время!

В 1980–1990 годы общепринятым стало мнение, что решения 1959 года начисто разрушили личное крестьянское подворье. Я, как и подавляющее большинство моих сограждан, поверил. Оказывается, ничего подобного. Крестьяне приспособились, как они и ранее приспосабливались к любым поворотам российской истории. Обратимся к цифрам: до запрета 1959 года личное стадо колхозников насчитывало 12 миллионов 706 тысяч коров, у рабочих и служащих совхозов — еще 5 миллионов 776 тысяч. После всех запретов, к 1961 году, поголовье уменьшилось, но незначительно. У колхозников насчитывалось 10 миллионов 379 тысяч коров, а у рабочих и служащих совхозов — 5 миллионов 938 тысяч. По поголовью свиней, коз и овец та же картина.

Радоваться нечему, но и катастрофы не произошло. А вот в городах живность держать стало практически невозможно. Хорошо ли это? Одни ответят: «да», другие — «нет». Содержание скота в городах постоянный источник конфликтов и с властями, и с соседями. Становясь горожанином, приходится со многим расставаться, в том числе и с буренками.

В заключение процитирую И. Е. Зеленина, уважаемого ученого экономиста-агрария: «На протяжении хрущевского периода приусадебные хозяйства колхозников являлись основными производителями картофеля, овощей и яиц, давали около половины молочной и мясной продукции, которая частично реализовывалась на рынках. Продукция подсобных хозяйств горожан и работников совхозов почти целиком шла на собственное потребление, благодаря чему значительно улучшился рацион их питания, чему способствовало освобождение их от налогов.

В поставках товарной продукции государству доминировало общественное производство.

В 1960–1963 годах в среднем по СССР четвертая часть годового рабочего времени трудоспособных колхозников использовалась в подсобном хозяйстве. Сохранялось соотношение двух источников доходов семей колхозников — личных и общественных».

На XXI съезде отец заговорил о взаимоотношениях общества и государства, реализации его правоохранительных функций. В стране росло число заключенных, не политических, а бытовиков, мелких уголовников. Их осуждали за украденную бутылку водки, за пьяные драки, просто за пьянку без драки или за драку без пьянки, за самогоноварение, за оскорбление личности с рукоприкладством или без него… Продолжать можно до бесконечности.

Не хватало милиционеров, чтобы ловить всю эту шантрапу, судей с народными (присяжными) заседателями, чтобы разбираться во всем этом полукриминальном и криминальном месиве, не хватало мест в тюрьмах. Замаячила перспектива расширения и усиления органов, или требовалось придумать что-либо иное. Отец однозначно высказался за иное — на пути к коммунизму не карательные структуры, а само общество обязано позаботиться о собственном спокойствии.

2 марта 1959 года он подписал Постановление ЦК КПСС и СМ СССР «Об участии трудящихся в охране общественного порядка», предусматривавшее организацию товарищеских судов и передачу в их ведение рассмотрение мелких, в основном бытовых правонарушений. Принимая решение, исходили из посылки, что свои товарищи судьи лучше и справедливее любого профессионала юриста разберутся с собственными соседями-скандалистами. Одновременно придавался официальный статус добровольным народным дружинам. Дружинникам вменялось следить за порядком на улицах городов и в городских парках, в кинотеатрах и банях, под присмотром участковых заниматься тем, чем раньше занимались патрульные милиционеры. В дружины набирали ребят, а иногда и женщин, по месту работы, реже по месту жительства. Если все пойдет, как задумано, надеялся отец, то милицию, быть может, удастся сократить.

Вскоре народные дружины стали реальной силой — в них записалось более двух с половиной миллионов человек, чуть меньше, чем служило в Советской Армии.

Выходя на вечерние улицы, дружинники исполняли свое предназначение: быстро и эффективно прекращали драки, отлавливали мелких жуликов, отправляли пьяниц в вытрезвители. И многим из новоявленных стражей порядка вскоре понравилось властвовать на улицах. Они в какой-то степени устанавливали свою власть, порой учиняли настоящую расправу: насильно выстригали плеши длинноволосым стилягам, придирались к слишком узким, по их меркам, брюкам-дудочкам, а потом, когда мода переменилась, к широченным клешам. Но это мелочи.

По большому счету, дружины сослужили добрую службу. Хулиганы и иная преступная мелочь боялась молодых людей с красными повязками больше милиционеров в форме. Все они, и дружинники, и их «клиенты», работали или жили в одних районах, знали друг друга в лицо, спрятаться, убежать от них оказывалось ох как непросто. Надобность в расширении органов внутренних дел отпала.

Товарищеские суды тоже показали себя достаточно эффективными. На общих собраниях по месту жительства в них выбирали судей с народными заседателями, и те вершили правосудие не хуже, а порой — там, где не требовалось разбираться в юридических тонкостях, даже справедливее судей профессиональных. В их компетенцию входили драчуны, которых задерживали дружинники, пьяницы, самогонщики, семейные склочники, разбирались и имущественные споры, но не дороже 300 рублей. К тюрьме товарищеские суды приговаривать права не имели, их компетенция ограничивалась мерами общественного воздействия. Согласно закону, товарищеский суд мог и штраф наложить, но не более чем в 100 рублей или заставить возместить ущерб, но только до 300 рублей.

Дела все не очень видные, но в жизни составляют большинство, и именно они, в основном, портят жизнь. За исполнением приговоров товарищеских судов следили те же дружинники и следили внимательно.

Войдя во вкус, общественники предлагали позволить товарищеским судам разбираться с людьми, живущими не по средствам или занимающими слишком большие квартиры. При этом у каждого имелось свое мнение, что по средствам, а что нет, что слишком, а что не слишком. Таких писем в ЦК получали множество, но хода им, естественно, не давали.

Еще одно новшество: преступников, осужденных а народном суде, но не очень опасных, теперь не всех сажали в тюрьму, а по просьбе «коллектива» отдавали на поруки их же товарищам. Считалось, что товарищи и соседи лучше тюремных надзирателей «перевоспитают» осужденного. Если же не справятся, двери тюрьмы в течение всего срока осуждения оставались открытыми. Процедуру поручительства