типичные семиты.

Наконец, автор к вящему возмущению очень многих антисемитов, которых много среди русских национал-патриотов, «отдал» семитам «славу» Трои, Рима и Константинополя. В данном случае личное дело автора, что он эту «славу» считает весьма сомнительной. Но большинство-то так не считает!

Здесь мы не удержимся от реплики. «Хорошо» и «плохо» – это дело априорного выбора некой оценочной шкалы, которая не может быть единой в Архангельске и Сахаре. Для живущего в Архангельске хорошо, когда тепло, а для живущего в Сахаре, когда прохладно. И если живущий в Архангельске, начитавшись 'не тех' книг, начинает мыслить как человек из Сахары, то это его личные проблемы и его личная драма.

Но и для семитов и для большинства нынешних русских националистов слава Трои, Рима и Константинополя кажется истинной. И «сдача» её семитам в этой шкале ценностей не упрёк, а величайшая похвала им.

Более того, мы совершили ещё один непростительный в глазах национально-патриотической массовки грех. Мы признали правоту претензий семитов (которых оголтелая публика наверняка, не заметив всех оговорок автора, отождествит только с евреями) на главенство в рамках имперской модели, где бы и как бы она не реализовывалась.

Впору записывать автора не в антисемиты, а в 'жидо-масоны'.

Так что покорнейше просим наших оппонентов, прежде чем набрасываться на автора всем скопом, выяснить отношения между собой и определить, в чём же нас надо упрекать: в антисемитизме или в 'жидо-масонстве'.

В чём мы готовы признаться сами, так это в нашем неприятии людоедства, тупости, ханжества, бюрократизма. Все эти качества были внедрены в практику управления большими массами людей в рамках имперской модели. И мы эту модель не приемлем. Она нам противна.

И мы не выделяем отдельной строкой ни один из факторов, способствующих становлению этой модели. От соответствующего стечения природных обстоятельств до расовой специфики тех, кого мы причисляем к семитам, построивших эту империю.

Что касается конкретных людей, то мы должны с научной корректностью и ответственностью признать, что на всех территориях, на которые распространялась Первая империя или её ближайшие наследники, среди населения имеется доля семитского (в нашем понимании) генофонда.

Но автор не склонен вслед за некоторыми коллегами, русскими националистами и расово мыслящими идеологами, абсолютизировать роль генофонда в становлении человека. Мы взываем к арийскому чувству меры наших товарищей. Не уподобляйтесь оголтелым болванам. Не преувеличивайте, в частности, роль генетики. Она велика, но не тотальна.

Помните, господа, что слово «воля» одно из основополагающих у всех белых народов. Оно почти одинаково звучит и на русском, и на немецком, и на английском. Человек, обладающий волей, почти постоянно переламывает обстоятельства, преодолевает не только внешние трудности, но и внутренние несовершенства.

Говорить человеку, обладающему волей, что его может ограничивать «несовершенство» его генофонда, значит незаслуженно оскорблять его. Расово-этнические различия проявляются по закону больших чисел и отнюдь не обязательно реализуются в каждом конкретном человеке.

Так что не надо с отнюдь не русской, а совершенно семитской самонадеянностью однозначно утверждать то, что ещё далеко не изучено и однозначно не доказано. И преувеличивать роль 'генетики', которую к тому же иные идеологи понимают сугубо дилетантски.

Подвести итог данным рассуждениям автор хотел бы примером одной человеческой драмы, свидетелем которой он был. Автор имел честь работать с Львом Яковлевичем Рохлиным на политическом поприще в последний год жизни генерала. Я утверждаю, что среди всех встреченных мною за всю мою жизнь людей, а тем более среди политиков, не было человека более рыцарственного. Благородство, бесстрашие, широта души, щедрость, великодушие. Умение посмотреть на себя со стороны. Юмор.

Тонкий ум и широкая образованность. Но при этом совершенно несгибаемая воля. Величайшая требовательность к себе. И жертвенность.

Чего стоит одно его умение отказываться от наград, если он считал это не совместимым со своим собственным Кодексом Чести.

Боже, спасибо, что Ты дал мне счастье пообщаться с этим рыцарем хотя бы неполный год. Я знаю, что о моём генерале распространяется масса нелепых и клеветнических слухов.

Вся шваль нынешней российской политики боится его. Даже мёртвого. Боится, потому что по сравнению с ним все они моральные пигмеи. Как жаль, что сейчас нет дуэлей. И нет возможности кровью смывать все оскорбления, которые бросаются вслед моему генералу.

Когда генерала предупредили о готовящемся покушении, он сказал: 'Я не могу прятаться сейчас. Тогда я не буду иметь морального права в скором времени приказывать вам…' Что должен был приказывать генерал, не относится к теме данной книги.

Но эта фраза навеки врезалась мне в душу.

'К чему автор развёл эти сантименты?' – спросит иной читатель. А к тому, что генерал Рохлин был наполовину еврей. Но я не знал человека, который бы вёл себя более 'по-арийски', чем генерал Рохлин. Который был бы более чужд имперско-семитских моментов в поведении. Чужд всяческих штампов и пресловутого дебильного бюрократического 'положено', что для профессионального военного тем более трудно.

В математике есть правило, гласящее: пример не может служить доказательством; но пример может служить опровержением положения, претендующего на общность. Пример генерала Рохлина опровергает все претензии на общность сторонников упрощённого расово-генетического подхода к людям.

И автор готов первым подписаться под опровержением подобного подхода. А иным 'арийцам', «упёртым» в таких взглядах, автор рекомендует попытаться проявить себя в битвах с врагами русского народа хотя бы на одну сотую того, как проявлял себя 'не чистый ариец' генерал Рохлин.

Сказанное не отменяет всех предыдущих выводов автора.

Мы утверждаем, что все семитские народы в целом внедрили в мировую общественную практику и общественное сознание политическую модель, которую мы называем имперско-государственнической. Эта