бронзового акинака. Коротковатый, и, как теперь видит сам Сварог, неуклюжий.
– Возьми, Перун, возьми.
– Придешь, когда начнет смеркаться, – говорит Рыська.
– Ну, мой колдун, начнем вспоминать жизнь. А то ты совсем забыл о человеческом, общаясь с Богами.
Он сжал ее в каких-то судорожных объятиях, неловко, как будто ощущая некую коросту на своем теле. Коросту, которая мешала им слиться.
Она все поняла.
– Не спеши, волхв, не спеши и не смущайся. У нас впереди весь этот вечер и еще целое бессмертие.
Какое ладное, ловкое у нее тело. Как будто отлитое из серебра и отполированное. Кожа, кажется, светится в ночи. Ночи? Но ведь они остались лишь на вечер. И где Перун?
– Спи, кузнец, спи. Не волнуйся ни о чем, и не задавай вопросов.
И опять луна светит в затянутое пузырем маленькое окошко.
– Как ты думаешь, Веда стала Богиней?
– Не думаю, Сварог, а знаю. Стала, конечно, стала. Она наша Богиня мудрости и знания. Богиня, которая покровительствует тем нашим родовичам, кто ищет ответы на вызовы Судьбы, кто пытается разгадать тайны мироздания.
– Ты, теперь не только красавица, Рыська, но и мудрая ведунья.
– А тебе это странно? Все думаешь, что я глупая девчонка Рыська?
– Да нет… С чего ты взяла?
Рыська смеется. Как же хороша ее лукавая улыбка, светящаяся в полумраке. Как многого он себя лишал, отказывая в счастье видеть эту улыбку. И это было несколько лет?! Непостижимо! Ему показалось, что прошло пару месяцев.
– Завтра начнешь учить Перуна своему ремеслу.
– Отдых кончился?
– Волхвы от долгого отдыха устают, а Боги тем более.
– Я не Бог.
– Но от отдыха все равно устаешь.
– А вот Зев и Яра наверное не устают от вечного праздника в теплых краях.
– Какое нам дело до них.
Нет, есть к ним одно дельце, есть, – подумал Сварог. – И завтра мы с сыном начнем это дельце делать.
– Отец, не надо ковать скифские акинаки из твоего металла.
– А что, по-твоему, надо ковать?
– Смотри, можно выковать длинный прямой меч. Ведь он не расколется при ударе. Он не из бронзы. Наш металл прочнее.
– Где ты так изучил акинаки, и как ими пользоваться?
Перун смеется.
– Я не мальчик, отец.
– Да, не замечаешь, как растут дети. Ты и летать умеешь?
– Конечно. Мама научила. А еще мне нравится, как играет Купала.
– Ты и его знаешь? Откуда?
– Он прилетал как-то на Волчью гору.
– А чего меня тогда не позвали?
– Веда не велела. Она сказала, что нельзя тебя тревожить.
– Слушай, ну скажи, как мужчина, не скрывай. Как я это время жил, кто меня кормил, менял одежду?
– Тоже мне, тайна, – смеется Перун. – Мы с мамой. Да Веда иногда приходила, наблюдала за тобой исподволь.
– Странно, а я не помню.
– Отец, ты и не должен помнить. Ты творил чудо. Ты воплощал Божий замысел.
– Ладно, знаток Божьего замысла. Давай раздувать горн, да ковать твой меч.
Руки, привычные к тяжелому молоту ловко вертят меч. Он чертит сливающиеся сверкающие круги в воздухе.
– Смотри, отец!