— Пятнадцать.
— Хорошо. Видите, как я вам потакаю.
Маркиза выбежала. Генрих проводил ее взглядом и уставился в свой кубок.
Пятнадцать минут. Они казались вечностью. Однако надо в точности исполнять ее желание.
Генрих встал. Пришло время подняться в спальню, где его ждет маркиза. Он представил ее обнаженной, выбежал из комнаты и вприпрыжку помчался вверх по лестнице, словно подросток.
У двери ее спальни Генрих остановился. Эту спальню он знал; подъезжая к замку, не раз видел маркизу на ее балконе. Распахнув дверь, он встал на пороге и уставился на кровать. Маркизы не было. Оглядел комнату, решив, что она спряталась, дабы подразнить его.
— Я найду вас, — воскликнул он. — Теперь прятаться от меня бессмысленно.
Генрих обыскал комнату, выбежал на балкон; маркизы не было нигде.
Сбегая вниз по лестнице и зовя слуг, Генрих боялся узнать истину.
— Эй, парни, где ваша госпожа?
Те засмущались, он повысил голос:
— Отвечайте, болваны, я никого не виню за чужие поступки.
— Сир, мадам маркиза покинула замок пятнадцать минут назад.
Генрих уставился в пустоту.
Стало быть, это ее окончательный ответ.
Иногда выдавалась возможность поохотиться, и король уезжал в леса вместе с друзьями. Одним из ближайших друзей его был Роже де Сент-Лари, молодой герцог де Бельгард, весьма обаятельный человек; он занимал высокие должности при дворе Генриха III, который очень ему благоволил, а после смерти монарха перешел на службу к его преемнику. Генрих быстро сдружился с этим человеком и дал ему из-за желтоватого цвета лица ласковое прозвище Сухой листок; однако, несмотря на цвет кожи, Бельгард был красавцем, годы, проведенные при дворе, привили ему утонченность, которой его нынешний повелитель не отличался.
Однажды, вскоре после того, как маркиза сбежала от короля, они ехали вдвоем, и Генрих, не сдержавшись, рассказал другу о случившемся.
— Храни меня Бог от целомудренных женщин! — жаловался он. — Я потратил на нее немало времени, прежде чем понял, что она не уступит.
— Сир, во Франции есть и другие женщины.
— Знаю, но когда сердце отдано одной…
— Понимаю, сир.
— У тебя самодовольный вид, Сухой листок.
— Неужели, сир?
— Да, и я хочу знать, почему.
— Сир, я думал о своей любовнице.
— Готов поклясться, она пылкая и верная, страстная и красивая.
— Первые три определения верны, сир. Что касается последнего, то во Франции нет более прекрасной женщины.
— Любовница в глазах любовника всегда прекрасна.
Генрих подумал о Коризанде. Как долго считал ее первой красавицей Франции! До той минуты, пока был так ослеплен любовью, что не видел очевидного.
— Да, сир, но вы не видели моей Габриэль.
— Ты пробудил во мне любопытство. Возьми меня к ней.
Бельгарду не хотелось знакомить короля со своей любовницей, но выбора у него не было.
— Сир, — сказал он, — замок Кэвр находится недалеко от Компьена. Как-нибудь я возьму вас туда.
Генрих решил не затягивать с этой поездкой. Он страдал от поступка маркизы и хотел развеяться.
ОЧАРОВАТЕЛЬНАЯ ГАБРИЭЛЬ
В фамильном замке Кэвр Габриэль д'Эстре ждала любовника. Она была счастлива, поскольку не сомневалась в привязанности Бельгарда; оба они убедились, что устраивают друг друга во всем, и Габриэль считала, что они скоро поженятся.
За свои двадцать лет она многое узнала о мужчинах; мать ее позаботилась, чтобы дочь в этом отношении получила высшее образование, и теперь Габриэль была довольна этим, она знала наверняка, что Бельгард вполне для нее подходит.
Жизнь у Габриэль была бурной, полной событий.
Первые ее воспоминания были связаны с этим замком, где она появилась на свет пятым ребенком; детей в семье было восемь — шесть девочек и два мальчика, один из них умер. Когда семья приехала в Париж, детей прозвали «Семь смертных грехов», и не без причины. В каждом было что-то, что пробуждало влечение противоположного пола, и вокруг «семи грехов» возникали скандалы, ходили слухи, в том числе и безосновательные, но таких было немного.
Нравственные представления детей, очевидно, были сформированы матерью. Франсуаза Бабу де Бурдезьер была до того чувственной, что большую часть времени тратила на утоление плотских вожделений. Маркиз Антуан д'Эстре был прекрасным главой семьи, губернатором, сенешалем, занимал еще несколько доходных и почетных должностей, однако супруга его решила — в полной уверенности, что с ней все согласятся: мужу не удовлетворить ее потребностей, ей нужны любовники.
При такой матери было трудно ожидать, что дети вырастут добродетельными. Франсуазу саму позабавила бы подобная мысль.
При своей расточительности она нуждалась в деньгах почти так же сильно, как в любовниках, поэтому, имея шестерых прекрасных дочерей, не видела ничего дурного в том, чтобы они помогали ей добывать деньги и сами захватывали места в мире мод и роскоши.
Габриэль хорошо помнила тот день, когда в замок приехал герцог д'Эпернон и ее сестру Диану выкупали в молоке, обрядили в просторный халат и отвели к нему в покои.
Диана нашла время рассказать сестре, как мать представила ее этому известному аристократу, как она расхаживала перед ним, а мать расписывала ее достоинства, словно дочь была выставленной на продажу лошадью. И продала Диану за большие деньги. Наскоро прощаясь с сестрой, Диана только пожала плечами. Это неизбежно, думали и она, и Габриэль. Диана устроилась хорошо; стала любовницей королевского любимчика, это означало, что она будет появляться при дворе; она даже могла найти там мужа, когда надоест Эпернону; менее знатный дворянин мог пожелать взять ее замуж и хвастать, что его жена в прошлом любовница столь близкого к королю человека.
Когда эта сделка завершилась, хитрая мадам д'Эстре позволила Эпернону увидеть Габриэль, первую красавицу в семье; золотистые волосы ее спускались волнами к талии; глаза голубели на лице ослепительной красоты. Эпернон обладал громадным богатством и влиянием, но практичная Франсуаза д'Эстре лелеяла для самой красивой дочери весьма честолюбивые планы.
Незадолго до отъезда Эпернона с новой любовницей ко двору Франсуаза подвела его к окну, откуда была видна девочка, почти ребенок; в синем платьице и широкополой шляпке выглядела она очаровательно.
— Младшая сестра Дианы, — объяснила Франсуаза.
— Восхитительная, — негромко произнес Эпернон.
— Еще ребенок.
— Но слишком хорошенькая, чтобы держать ее дома.
— Вы так полагаете, месье герцог? Ах, моя малышка! Мне так не хотелось бы ее отпускать. Она почти не знает жизни, и уговорить меня расстаться с ней будет трудно.
