— Ты имеешь в виду ночью?

— Да.

— В смысле — что мы с тобой переспали?

— Ну да.

— Хм…

— Хм?

Что, черт возьми, означает это самое «хм»?

Некоторое время Скаут возилась со своим костром, словно хирург над пациентом. Я пытался придумать, как возобновить разговор, когда заметил, что она краснеет. Скаут и в самом деле краснела.

— Когда я была маленькой…

Я поднял взгляд. Скаут сильно подула на угли, поворошила оперяющийся огонь палкой.

— Когда я была маленькой, лет семи или восьми, я очень сильно хотела одну игрушку. Вообще-то это была такая научная игра…

— Научная игра?

— Перестань, Сандерсон. — Еще одно колдовское движение над огнем. — Так или иначе, я все выяснила, и получилось, что если бы я смогла копить свои карманные деньги на протяжении шести недель, то мне их хватило бы. Но когда ты ребенок и по-настоящему чего-то хочешь, хочешь очень-очень сильно, так хочешь, что не можешь как следует ни спать, ни есть, то шесть недель равны вечности. Так что я ее украла.

— И тебя поймали?

— Нет, но мне было ужасно стыдно, что я украла эту игрушку, и я потеряла к ней интерес. Она не доставила мне ни секунды радости, ничего не было, кроме чувства вины. В конце концов я бросила ее в речку, с моста.

Я улыбнулся.

— И это я слышу от девушки, которая коллекционирует ноутбуки?

— Дело в том, что… пойми, это вроде притчи, да? Я пытаюсь сказать, что не делаю чего-то, если на следующий день придется почувствовать себя полным дерьмом.

Я подумал над ее словами.

— Ты хочешь сказать, что я не полечу с моста?

— Ты не полетишь с моста. — Скаут робко улыбнулась. — Если только я сама не полечу…

— Скаут, ты никогда не полетишь с моста.

Что-то в интонации, с какой я это сказал, вынудило ее оставить костер в покое и повернуться, чтобы пристально на меня посмотреть. Из-за этого у меня возникло чувство, что я и сам внимательно себя разглядываю.

— Никогда?

— Никогда.

— Откуда ты знаешь?

Что-то меня подбивало — скажи ей. Скажи, что почувствовал, когда впервые ее увидел, скажи о татуировке на ее большом пальце, о том, как твои руки в точности знали, когда и где к ней прикасаться, как вам обоим удалось с самого первого раза так приладиться друг к другу. Она должна думать о том же. Прямо сейчас она сама об этом думает: это, мол, словно бы… «Стоп, — сказал я себе, — не сегодня».

— Я это просто чувствую, — сказал я.

Она прикинула мои слова на вес.

— Ты это просто чувствуешь? Ты знаешь это в своем сердце? Вроде этого?

Она пыталась дразниться, но позади иронии так и выпирало любопытство, вопрос был слишком честным, и его честность сводила шутливость на нет.

— Да, в самом деле, — сказал я. — Очень даже похоже.

Скаут кивнула, как кивают друг другу шахматисты.

— Хороший ответ.

— Слушай, глупо с моей стороны об этом спрашивать, но — у тебя нет такого же чувства?

Она снова принялась ворошить свой огненный вигвам.

— Господи, — сказала она в него. — Он тоже хочет сделаться одним из нас.

Она метнула в меня этой своей острой улыбочкой, меж тем как из костра начали разматываться первые клубы дыма.

Двадцатью минутами позже, после черного кофе и хлеба, а также банки тунца для Иэна, мы почти упаковали свой лагерь.

— Скаут, когда ты говорила, что не бросишь меня с моста, — ты говорила всерьез?

— Да.

— Без обмана?

Она посмотрела на меня, прежде чем надеть свой рюкзак.

— Да, — сказала она. — Без обмана.

Этот день протянул перед нами еще одну последовательность туннелей и лазов, лестничных колодцев и обширных пустынных пещер. Мы по очереди несли Иэна, обмениваясь шутками, случайно- преднамеренно соприкасались костяшками пальцев таким образом, что после этого брались за руки на манер «я об этом промолчу, если ты ничего не скажешь», шагами покрывая и разговорами коротая расстояние под шипящими лампами дневного света.

Мы остановились, чтобы наполнить свои бутыли водой, хлеставшей из трубы главного контура водоснабжения, — водой, которая пенилась и с грохотом неслась в промышленный резервуар, частично закрытый. Стоя на самом краю, мы поцеловались, и Скаут сказала, что это наименее романтичный водопад на планете.

Темнота, когда мы в нее вошли, сменила свою возвещающую о конце света резкость на нечто интимное, близкое и неизбежное. В глубоком хранилище, заваленном надувными пляжными матрасами и устаревшими путеводителями, мы выключили свои фонари и снова целовались и касались друг друга. Материя, волосы, кожа, кончики пальцев, ладони и рты. Невидимый твердый пол. Пуговицы, дыхание и звуки.

И каким-то образом, даже при всем при этом, нам удалось продвинуться вперед.

Мы прошмыгнули по служебному коридору за раздевалками в универмаге, прошли через подземную автостоянку и спустились в кладовую закусочной, чтобы пополнить запасы еды.

— Чего я не понимаю, — сказал я, пока Скаут загружалась венскими булочками и чиабатами, — так это почему мы не могли спуститься во внепространство позже. Например, здесь.

— Просто так уж оно устроено. Ты знаешь, что схема лондонского метро не соответствует указанным над ней улицам?

— Да.

— В общем, это что-то наподобие того. В любом случае, ты же не хочешь сказать, что предпочел бы перепрыгнуть через последние сутки, правда?

— Нет, — сказал я с улыбкой. — Определенно не хочу.

— Вот и хорошо.

Ранним вечером мы устроили малый привал, восседая на своих рюкзаках и передавая друг другу бутылку с водой. Иэн стучал лапой в дверцу своего контейнера. Он стал склоняться к мысли, что совсем неплохо выбираться наружу и все вокруг обследовать всякий раз, как мы останавливаемся, но была одна проблема. Иэн не испытывал ни малейшего интереса к нашему расписанию и запросто мог прошляться целый час неизвестно где.

— Нет, — сказал я ему, — мы просто присели на минутку. Но в следующий раз ты сможешь сделать все, что захочешь.

Два больших зеленых глаза излучали на меня презрение сквозь проволочные прутья контейнера.

— Как продвигаемся? — спросил я Скаут, передавая ей бутылку с водой.