дворянское достоинство. Шут был на редкость добродушен, знал много прибауток, поговорок, потешек. Преобразователь России Петр Великий также любил шутов. Подаренный ему в детстве карлик Еким Волков по прозвищу «Комар», по его словам, во время стрелецкого бунта в 1698 году спас ему жизнь, предупредив о смертельной опасности. Кроме того, он часто давал весьма дельные советы, ибо был смышлен и наблюдателен. Кроме Екима Волкова, при дворе Петра обычно находилось еще 30—40 «карлов и карлиц» (лилипутов), которых царь охотно принимал. Одетые по моде, в напудренных париках, накормленные и ухоженные, одновременно и беззащитные, они были очень забавны. Оживленно щебеча, они окружали царя. Петр, попыхивая голландской трубочкой, брал кого-нибудь на руки и затевал нехитрый разговор. Морщины на его лице разглаживались, он невольно добрел…

Нынешние врачи могли бы сказать, что шуты бесспорно помогали Петру снимать жесточайшие стрессы. Однако следует отметить, что шуты при дворе Петра выполняли и другую весьма важную социальную функцию.

При помощи шутов он боролся с вековым затворничеством у русских в пределах собственного двора, чванством, барством, взяточничеством, как среди своего окружения, так и среди широких слоев россиян. Благодаря шутам он во многом одолел неприятие просвещения. Он знал, что указами, батогами, вырыванием ноздрей и ссылкой в Сибирь всего враждебного ему не сокрушить. Но очень много может сделать меткое слово, сказанное шутом.

В новом, 1700 году, Петр справил шутовскую свадьбу шута Якова Федоровича Тургенева, которого сам сосватал за дьячиху. В 1702 году справил свадьбу «многоутешного и остроумнейшего» шута Феофилакта Шанского, которая сопровождалась большим количеством насмешек над старыми обычаями. Иван Федорович Ромодановский в старом одеянии изображал «царя», «царицей» была дородная Бутурлина, а «патриархом» или «папой» был учитель Никита Моисеевич Зотов.

В разгар свадебного застолья бывший в числе гостей Петр в форме морского офицера вместе с шутами принял живейшее участие в пострижении бород именитым боярам.

Полный титул «князь-папы», как и устав «сумасброднейшего, всешутейшего и всепьянейшего собора», придумал сам Петр, и Зотов, будучи в подпитии, никак не мог его выговорить. Титул был такой: «Всешутейший отец Иоаникт, Пресбургский, Кокуйский и Всеяузский патриарх».

«Князь-папа» издавал шутовские указы, жаловал, наказывал, миловал. Под указами ставил огромную подпись, написанную латинскими буквами.

В шутовских мизансценах или «действах «Князь-папы»», весьма забавлявших гостей, частым партнером была шутиха Анастасия Прозоровская (впоследствии вышедшая замуж за князя И.А. Голицына), носившая титул «князь-игуменьи». Она комично изображала хитрющую, голосистую и бойкую на язык бабу. В разгар веселья «всешутейшего собора» она начинала приставать к «князь-папе» с просьбами набраться премудрости из огромной Библии, которая всегда была при Зотове и в которую он время от времени заглядывал.

Это была большая деревянная книга, имитирующая Библию, где за несколькими листами малоразборчивого церковнославянского текста, в ковчежках спрятаны были фляги с горячительными напитками. Эта «книга» величиной около 1 метра сохранилась в музее Кремля в Москве.

После ряда хитростей шутиха Прозоровская овладевала «книгой», обнаруживала фляги с «псалмами», знакомилась с содержанием их, давала каждому «аннотацию», находя некоторые «зело мудрыми».

Между тем «князь-папа» приходил в себя, обнаруживал пропажу и пытался выяснить у присутствующих, куда запропастилась «книга». Выслушивал советы, где искать, на чьем подворье, при этом характеризуя многих староверов-бояр или купцов как противников истинной веры и т.д., пока не находил ее у «князь-игуменьи».

После короткой ссоры они мирились и затем принимались читать «книгу» вдвоем, соревнуясь в остроумии…

Пожалуй, в указах «князь-папы» чаще других был наказуем Петр, никогда не хмелевший и имевший самую низкую должность «протодиакона собора». Другие его соратники: Хилковы, Репнин, Прозоровский, Мусин-Пушкин, Головин, Тургенев, Колтовский, Воейков, Юшков были много выше чином, а Ромодановский и Бутурлин даже были жалованы шутовскими званиями «генералиссимусов». В шутливой форме Петр писал «князь-папе»: «В последнем письме изволишь писать про вину мою, что ваши государские лица вместе писал с иными. И в том прошу прощения потому, что корабельная наша братия в чинах не искушена».

И вот здесь мы подошли к еще одному чрезвычайно важному обстоятельству. Петр нанес сокрушительный удар местничеству при помощи «философии смеха», с опорой на шутов, тому местничеству, которое на протяжении столетий до уродливости выпячивало знатность боярских фамилий, образуя замкнутый круг, распространяя притязания и споры – от места за столом до военных должностей во время войны.

Интересно, что Фридрих фон Бергхольц, автор знаменитых дневников, без которых не обходится ни один историк, занимающийся эпохой Петра, первый заподозрил, что «всешутейший и сумасброднейший собор» не такой уж «сумасброднейший», и что Петр преследует какую-то далеко идущую цель. Рассуждая о значении «пьяной коллегии», он писал:

«Поводом к учреждению ее царем был, говорят, слишком распространившийся между знатными лицами порок пьянства, который он хотел осмеять и вместе с тем предостеречь последних от позора…»

Местническими притязаниями, доходящими до абсурда, славились Бутурлины, чей род был известен еще при Александре Невском и Дмитрии Донском. Самым склочным был Федор Васильевич Бутурлин, живший при царе Алексее Михайловиче (о проделках его не мог не знать Петр).

Впрочем, ему мало уступали и другие Бутурлины.

Поэтому весьма вероятно, как считают некоторые историки, что «Собор» и «Коллегия» были придуманы Петром и удачно им использованы как средство борьбы с местничеством и другими пережитками, где самые именитые когда-то, но склочные бояре оказались в самой неприглядной «дурацкой» роли. Особенно досталось последнему «князь-папе» Ивану Бутурлину, который, обрюзгший и распухший непомерно от обильных возлияний, скончался 22 августа 1723 года.

Конечно, некоторые из окружения Петра догадывались, что он высмеивает их перед русской нацией, и под разными предлогами стали уклоняться от участия в «сумасброднейшем соборе».

До сей поры не предпринималось сколько-нибудь серьезного исследования жизни знаменитого шута Ивана Балакирева (1699—1763), не сохранилось даже его достоверного живописного портрета. Отчество его в литературе тоже дается по- разному: то Иван Алексеевич (Энциклопедия Брокгауза и Ефрона), то Иван Емельянович.

Об Иване Балакиреве известно много анекдотов, но, к сожалению, большая часть их появилась через 67 лет после его смерти, после выхода в свет книги писателя К.А. Полевого в 1830 году под названием: «Собрание анекдотов Балакирева». В эту книгу вошло много историй, увы, не имеющих отношения к главному герою.

Плохую службу сослужила и вторая книга, вышедшая в Москве в 1888 году: «Собрания точных сведений о весьма замечательной личности и самой жизни бывшего при дворе Петра Великого шута Балакирева, сведения и о его сыне, и все анекдоты его», в которой было все, что угодно, кроме «точных сведений» о нем. Книга представляла собой весьма посредственную компиляцию историй с шутами, их проделки, остроты при дворах европейских монархов, которые скопом приписали Балакиреву, слегка их подредактировав.

Поэтому в который раз возникает вопрос: «Кто же такой шут Балакирев?»

Историкам известно, что Иван Алексеевич Балакирев родился в 1699 году в семье Костромского дворянина. В возрасте десяти лет он согласно заведенному порядку был представлен на смотр Петру и определен в Преображенский полк. После короткого разговора Петр узнал, что мальчик обучен грамоте и смышлен, после чего ему велено было обучаться инженерному искусству. В 1703 году Ванечка Балакирев уже был хорошо известен среди крестьян и в Хутынском монастыре как молодой и веселый стряпчий, ведавший сбором подушных денег. Историк М.Н. Семевский в книге «Семейство Монсов» сообщает, что он уже тогда был «неисчерпаемой веселости характера и в остроумии, в находчивости и способности ко всякого рода шуткам и балагурству он нашел талант принять на себя шутовство…»

Знатоки русской старины В.П. Клюшников и П.Н. Петров говорят, что Иван Балакирев взят во дворец в качестве шута самим Петром, когда он вновь, как дворянский сын, был призван в Преображенский полк в