оружие. Удивленный поэт отсылает оружие обратно: но ему мягко и настойчиво возвращают оружие с мотивировкой, что так положено.

Однако Маяковский не агент ЧК и не член коммунистической партии, ему оружие не положено. Он гениальный поэт, фанатически преданный большевистской идее. Исторически большевизм уже обречен и приговорен. Ему осталось просуществовать еще 7 лет после смерти поэта – до 1937 года. На смену фанатикам большевизма придут расчетливые Победоносиковы, что и заметил Маяковский в своей пьесе «Баня». Постановка в год смерти Маяковского – 1930-й. Не она ли переполнила чашу терпения Победоносикова – Джугашвили?!

Не простил Сталин и Мейерхольда, поставившего «Баню», расстрелял, но уже позднее.

Знал ли Маяковский о том, что готовится? Конечно же знал. «Баню» с постановки сняли, приказали вырвать все портреты поэта из уже готового тиража, запретили выезд на Запад, прислали на дом оружие, облепили со всех сторон чекистами, специалистами по тайным терактам.

Многие замечали, что Маяковский стал какой-то странный. Слишком прямолинейные, слишком лояльные агитки и высказывания в адрес властей никак не вязались ни с текстами его настоящих стихов, ни с его упорным нежеланием вступать в партию. Даже в поэме «Владимир Ильич Ленин», продолжавшей традицию царетворческой оды XVIII века, Маяковский в полном соответствии с той же традицией нашел возможность вставить строки против деспотизма и обожествления власти.

Неужели про Ленина тоже:

В 1925 году, когда строки эти были написаны, Сталин сделал вид, что поэма ему очень понравилась, но в 30-м году Маяковского надо было убирать во что бы то ни стало. И его убрали. Как? На этот вопрос пока нет ответа, но кое-что уже проясняется.

Почему-то раньше мы упускали из виду одно весьма серьезное обстоятельство. Мысль о самоубийстве Маяковскому внушалась на фоне ожесточенной травли. Притом поэт очень плохо себя чувствовал. А что, если чаи с чекистами были отнюдь не безвредными? Психотропными средствами обработки ЧК по- настоящему овладело к моменту показательных процессов 37-го года, когда жертвы наговаривали на себя бог знает что, и со стороны это выглядело убедительно даже для Лиона Фейхтвангера.

Отметим лишь одну деталь. В день гибели Маяковского не менее ужасно чувствовал себя его сподвижник поэт Николай Асеев. Кроме того, на квартире Асеева зазвонил телефон и чей-то голос спросил: «Ты еще не повесился?.. Ну ничего, мы еще с тобой расправимся».

Асеев, при всей своей осторожности и лояльности к властям, не скрывал, что смерть Маяковского окутана тайной. Не знаю, что проделали, вернее, проделывали с Маяковским агенты Лубянки, но похоже, что плохое физическое самочувствие поэта было вызвано каким-то отнюдь не безвредным средством, которое нетрудно было подсыпать в еду таким мастером этого дела, как Эльберг или Агранов.

К сожалению, мы слишком мало знаем о работах в этом направлении, которые велись на Лубянке в те годы. Все по-прежнему засекречено. Ясно только, что обилие странных специалистов на квартире Маяковского в последние дни и даже часы его жизни не может быть результатом простой случайности.

Историческая молва до сих пор не считает простой случайностью смерть Пушкина, связывая ее с политическими интригами вокруг поэта. Правда, это только молва, фактических оснований для предположений такого рода почти что нет.

В случае с Маяковским оснований более чем достаточно! Мы не знали, нажал ли поэт на курок или помогли нажать. В любом случае размер депрессии не соответствовал масштабу происходящего.

Пушкин описал свою смерть в сцене дуэли Онегина с Ленским. «Поэт роняет молча пистолет, упал, на грудь сложивши руку…» У Маяковского такой потусторонний пророческий холодок исходит уже от самого заглавия «Товарищу Нетте, пароходу и человеку». Там есть удивительные скрытые анаграммы, которые воспринимаются только на уровне подсознания.

Крюки, канаты, трубы – все атрибуты ада, а фамилия «Нетте» от «нет», как из потустороннего мира. А в финале ужасное пожелание, которое, увы, исполнилось:

Причина гибели Маяковского в его поэзии. Он хотел подчинить себя социализму; но поэзия никому и ничему не подчиняется, «все сто томов партийных книжек» уйдут в историю, а «простое как мычание» останется навсегда.

Прототипом главного героя «Тихого Дона» послужило реальное лицо, конкретная человеческая судьба. Михаил Шолохов неоднократно встречался с этим человеком, писал ему письма и… не смог защитить, когда того вели на расстрел. Возможно, именно поэтому «Тихий Дон» не дописан до конца, о чем его автор в одном интервью говорил так: «Были мысли увеличить роман еще на одну книгу, но я их оставил». И правильно сделал. Никто не позволил бы тогда закончить роман расстрелом Григория Мелехова доблестными советскими чекистами.

Передо мной письмо, написанное рукой Шолохова и отправленное из Москвы 6 апреля 1926 года.

«Г. Миллерово. Ст. Вешенская, х. Базки.

Харлампию Васильевичу Ермакову.

Уважаемый тов. Ермаков!

Мне необходимо получить от Вас некоторые дополнительные сведения относительно эпохи 1919 года.

Надеюсь, что Вы не откажете мне в любезности сообщить эти сведения с приездом моим из Москвы. Полагаю быть у Вас в мае – июне с.г. Сведения эти касаются мелочей восстания В-Донского. Сообщите письменно по адресу Каргинская, в какое время удобнее будет приехать к Вам? Не намечается ли в этих м- цах у Вас длительной отлучки?

С прив. М. Шолохов».

Почти год Шолохов регулярно навещал Харлампия Ермакова. Они много курили, много говорили, бывало, что и спорили. Неслучайно позже Михаил Александрович напишет: «Все было под рукой – и материалы, и природа. Для Григория Мелехова прототипом действительно послужило реальное лицо. Жил на Дону один такой казак… Но подчеркиваю, мною взята только его военная биография: «служивский» период, война германская, война гражданская».

Да что там «служивский» период! Внешность – и та списана с Харлампия Ермакова. Вглядитесь в снимок, сделанный тюремным фотографом, и сравните с описанием Григория. «Вислый, коршунячий нос, в чуть косых прорезях подсиненные миндалины горячих глаз, острые плиты скул обтянуты коричневой румянеющей кожей».