место, какой-нибудь секрет, сразу цепляют тебя на крючок и пользуются тобой, пока не убьют или пока ты не убьешь их. Лефтрин стиснул зубы. Всего несколько минут назад он беззаботно радовался предстоящему путешествию вверх по реке вместе с предметом своего обожания. А теперь размышляет, кто еще появится на корабле и насколько безжалостен будет этот чужак в своих угрозах. Сумеет ли он, Лефтрин, убить его по пути, а если убьет, то сможет ли утаить это от Элис?
Печально. Знай эта женщина хотя бы о половине его дел, она и не взглянула бы в его сторону. Для того чтобы наслаждаться ее обществом, ему придется скрывать от нее часть своей жизни, как бы ни воротило с души от этих тайн. Но им и так отпущено слишком мало времени, чтобы провести его вместе, и Лефтрин не собирался лишаться и этой малости. Он ведь знал, что не пара ей. Всего лишь речник из Дождевых чащоб. Корабль — единственное, что у него есть. А Элис ведь представления не имела, какое чудо его Смоляной. Она, наверное, даже не считала корабль достоянием.
Но тогда что ее привлекло в нем, Лефтрине?.. Он всю жизнь работал и будет работать до гробовой доски. У него нет уютного дома, чтобы предложить ей стать его хозяйкой. Ходит он чуть ли не в рубище — особенно по сравнению с ее щеголем сопровождающим. Колец не носит. До того как Элис поднялась на корабль, Лефтрин ни к чему особо не стремился, просто хотел заниматься тем, чем занимается, — возить грузы вверх и вниз по реке, и чтобы хватало на жалованье команде и на хороший обед, если случится заночевать в городе. Был у него шанс — если бы он продал то диводрево. Стал бы теперь богачом, жил в роскошном доме где-нибудь в Джамелии или Калсиде. Но Лефтрин не жалел о принятом тогда решении, оно было единственно верным.
И все же теперь он смотрел на себя со стороны и поражался, сколь малым он довольствовался все это время. Эх, если бы он мог предвидеть, что однажды в его жизнь войдет такая женщина… Тогда, может, и подкопил бы какого-нибудь подходящего имущества, чтобы произвести впечатление. Да только разве смог бы он и тогда соперничать с ее мужем, преуспевающим торговцем Удачного?
Лефтрин снова посмотрел на записку. Может, надо было убить того калсидийского торговца и бросить за борт еще до Трехога? Он знал, что может это сделать. Когда-то давно он убил человека. Лефтрина обвинили, что он жульничает в игре. А он не жульничал. И когда тот тип и его дружки заявили, что убьют его, но не дадут уйти с выигрышем, Лефтрин вырубил одного, прикончил другого и убежал от третьего. Лефтрин гордился не убийством, а тем, что остался в живых. И не сожалел о содеянном.
Но что толку теперь раздумывать, если бы да кабы… Если бы он убил этого купца, то он не стоял бы теперь с этой запиской в руке и не гадал о том, кто из его спутников предатель и приложил ли Синад Арих руку к тому, что Лефтрин заполучил этот выгодный контракт.
«И не беспокоился бы о том, насколько низко я могу упасть в глазах Элис», — мысленно добавил Лефтрин, сминая записку и бросая ее за борт.
— Подъем!
— Вставайте, собирайте вещи, поднимайте своих драконов!
— Подъем, пора в дорогу!
Тимара открыла глаза, едва забрезжил рассвет. Она зевнула и вдруг пожалела, что не послала Совет куда подальше с их предложением. Вокруг слышалось ворчание других хранителей. Будили их сопровождающие, которые шли с ними от Трехога. Их работа должна была закончиться сегодня, и они явно не могли дождаться этого момента. Чем скорее хранители встанут, разбудят драконов и отправятся в путь, тем скорее сопровождающие смогут вернуться домой.
Тимара снова зевнула. Нет уж, пора вставать, а то недолго и без завтрака остаться. Пока ей не пришлось питаться из одного котла с парнями, она и представить себе не могла, как много и как быстро они способны сожрать. Тимара села, завернувшись в одеяло, но холодный утренний воздух все равно добирался до нее.
— Проснулась? — спросил Рапскаль.
Теперь он спал рядом с ней — так близко, как она позволяла. Однажды утром Тимара, проснувшись, обнаружила, что он прижался к ее спине, обнял за талию и уткнулся в плечо головой. Тепло было приятным, а вот насмешки — наоборот. Кейз и Бокстер безжалостно их дразнили. Рапскаль улыбался — задиристо и в то же время неуверенно; похоже, он сам не знал, где кончается шутка и начинается правда. Сама она решительно не обращала внимания на колкости, решив для себя, что потребность Рапскаля в ней сродни скорее кошачьему стремлению к знакомому теплу, чем любовным поползновениям. Между ними нет притяжения. Да если бы и было, она бы ему не поддалась. Что запрещено, то запрещено. Тимара это знала. Они все это знали.
Но относились ли драконьи хранители к этому запрету так же серьезно, как она?
Грефт намекал, что нет. И собирался устанавливать собственные правила — так он сказал. А Джерд? Будет ли она придерживаться тех правил, с которыми они все выросли?
Протирая глаза, Тимара старалась не замечать, кто с кем рядом спал, и не задумываться о том, что это значит. Нужно же где-то спать. И если Джерд всегда расстилает свое одеяло рядом с Татсом, это просто значит, что она чувствует себя в безопасности рядом с ним. И если Грефт всегда найдет предлог завести разговор с Тимарой, когда другие готовятся ко сну, это может означать только то, что он считает ее умной.
Тимара оглянулась на него. Он, как обычно, встал одним из первых и уже сворачивал постель. Спал Грефт без рубашки. Тимару поразило, что так делают многие юноши. Джерд, у которой были братья, удивилась, что Тимара этого не знает. А она не могла припомнить случая, когда ее отец ходил бы полуголым. Тимара разглядывала Грефта, а тот чесал свою чешуйчатую спину. Знакомое ощущение немилосердного зуда! Так бывает, когда чешуя становится толще и тверже. Грефт согнул спину, чтобы приподнять чешуйки и почесать под ними. Если он и понимал, как сильно пометили его Дождевые чащобы, то виду не подавал. А сегодня утром как будто нарочно выставлял напоказ свое тело.
Тимаре вспомнились слова, которые он сказал в ту ночь, когда выгнал Татса. Грефт хотел устанавливать свои правила. И уже начал это делать. Тимару почти не удивило, как быстро он стал вожаком в их компании. Он просто вел себя так, как будто всегда был им. Все младшие тут же подчинились ему. Не поддались немногие, и среди них Татс. Тимара подозревала, что если бы Грефт не подсуетился и не превратил Татса в изгоя, тот сам мог бы стать вожаком. Татс, вероятно, тоже это знал. И Джерд относилась к Грефту с подозрением — или, по крайней мере, очень сдержанно. Это потому, что мы обе девушки, думала Тимара. Потому, что он всегда смотрит на нас так, словно оценивает. Впервые она заметила это, когда Грефт смотрел на Сильве, — Тимара так и видела, как он прикидывает: «Нет, слишком молода, не годится…».
Внимание Грефта странным образом льстило Тимаре и одновременно пугало ее. Вот и сейчас он повернул голову — как будто услышал ее мысли или почувствовал взгляд. Девушка потупилась, но было уже поздно. Грефт понял, что она разглядывала его. Краем глаза Тимара заметила, что он снова потянулся, расправил плечи и улыбнулся ей.
Она заговорила с Рапскалем:
— Ты проснулся? Сегодня мы отправляемся.
— Проснулся. Но зачем выходить так рано? Драконы не хотят трогаться с места, пока не потеплеет.
— Потому что, — ответил ему Грефт, опередив Тимару, — добрые горожане Кассарика ждут не дождутся, когда мы уберемся с глаз долой. Как только мы уведем драконов, они построят по берегу причалы. Наверное, починят шлюзы, которые пытались соорудить для змеев. Или сделают новые. Тогда из Трехога сюда смогут приходить большие корабли. А значит, они смогут лучше распоряжаться тем, что в развалинах старого города. Когда драконы уйдут, станет безопаснее, и они будут копать глубже и ближе к этому месту. Так что прямой ответ на твой вопрос, Рапскаль, — из-за денег. Чем скорее мы уведем отсюда драконов, тем скорее торговцы перестанут тратить на них деньги и начнут извлекать больше прибыли из погребенного города.
Рапскаль нахмурился и надул губы — значит, глубоко задумался.
— Но… зачем так рано поднимать нас? Какая разница — часом раньше, часом позже?
Грефт покачал головой, бормоча что-то нелестное, и отвернулся. По лицу Рапскаля пробежала тень обиды. А Тимара испытала мгновенную резкую неприязнь к Грефту. Такую сильную, что она удивилась.
