Пожав плечами, Скарлетт отложила письмо и, строго посмотрев на Ретта, произнесла:

– Мне кажется, если так пойдет дальше, то мы с тобой будем ругаться изо дня в день…

Тот нехорошо прищурился.

– Дальше – это как?..

Скарлетт промолчала – ей не хотелось ввязываться в очередной бессмысленный спор, а потому, отвернувшись к окну, произнесла:

– Мне так не хотелось бы этого… Мы и так тратим слишком много сил и здоровья на какие-то пустяки…

– А что ты называешь пустяками?..

– Такие вот разговоры…

Ретт нахмурился.

– О, это далеко не пустяки… Ты хочешь навязать мне свое видение мира… Это не пустяки, дорогая далеко не пустяки!

– И тем не менее, такие разговоры ни к чему не приводят… Скажу честно: мне все это начинает слишком надоедать…

– Такие беседы?..

Скарлетт кивнула.

– Вот именно…

Ретт покачал головой.

– Мне тоже… Тогда скажи сразу – о чем с тобой можно говорить, а о чем – нет. А еще лучше, дорогая, – в его голосе послышалась ни чем не прикрытая ирония, – еще лучше, если бы ты написала мне такую маленькую-маленькую бумажку, своего рода шпаргалку, которую бы вручала мне каждое утро за завтраком, где и регламентировала бы все темы для бесед… Только…

Резко обернувшись к собеседнику, миссис Батлер поинтересовалась:

– Что – только?..

Мистер Батлер изобразил на своем лице сочувствие к самому себе.

– Только, боюсь, что бумажка эта была бы не такая уже и маленькая…

Тон Ретта был очень резкий и раздраженный – настолько, что Скарлетт после этих обидных для себя слов начала медленно закипать.

– Послушай, Ретт, что ты от меня хочешь?.. Ответь же мне наконец?..

Ретт тяжело вздохнул.

– Я?..

– Да, ты.

– Я от тебя ничего не хочу… – начал было Ретт, но Скарлетт перебила его словами:

– Тогда оставь меня в покое…

На этот раз свою жену перебил мистер Батлер – почти грубо:

– Ты не дала мне закончить мысль. Так вот, Скарлетт, я от тебя больше ничего не хочу… Понимаешь – ни-че-го!.. – произнес он по слогам. – Кроме одного: чтобы ты не вмешивалась в мою жизнь, чтобы ты не регламентировала меня, чтобы ты, наконец, не говорила мне всякий раз, не напоминала, чего я должен делать, а чего – нет.

Скарлетт обиженно заметила:

– Я никогда не делаю этого… В отличие от тебя, дорогой…

В последнем слове миссис Батлер послышалась какая-то скрытая горечь.

– Тогда почему же ты начинаешь доказывать мне, что сегодня я должен идти в свою контору вместо того, чтобы быть дома?..

Скарлетт вновь покосилась на зверька – тот, немного осмелев, обнюхивал газету, которая лежала на кушетке; видимо, обоняние горностая привлек запах свежей типографской краски.

Ретт продолжал – он тоже заводился; правда, в отличие от Скарлетт, реплики которой звучали как-то прямолинейно-агрессивно, тон мистера Батлера был язвительный, иногда даже – подчеркнуто-вежливый, со скрытой издевкой человека, который прекрасно ощущает свое превосходство – настолько прекрасно, что даже не считает возможным объяснить его…

Эти интонации Ретта не всегда вязались со смыслом произносимого.

– Ты… Ты со своими привычками, с этим глупым зверьком… Ты просто маленький буржуа!.. – воскликнула Скарлетт. – Ты становишься мне смешон, Ретт!.. Вспомни – ты ведь сам всю жизнь смеялся над такими людьми, а теперь превращаешься… – Скарлетт запнулась; с ее уст уже было готово слететь обидное для собеседника слово, но в самый последний момент она сдержала себя и сказала: – В такого же…

Ретт скривился.

– Ну и пусть!.. Да, я знаю, ты хочешь сказать, что я становлюсь или же уже стал ограниченным обывателем, что мне ничего больше не надо, кроме моих картин, моих старинных часов, моего кожаного кресла перед камином, моих привычных домашних тапочек… Его вот, – добавил Ретт, бросив быстрый взгляд на горностая, – да, я не скрою: мне нравится такая жизнь!.. Ты можешь смеяться, можешь иронизировать,