питания; и в месяц 100 граммов кофе в зернах. Между тем карточки II - для рабочих и III для служащих, с 500 и 400 граммов хлеба в день. Только картофель распределяется демократическим путем одинаково на все животы. Для работников умственного труда полагается карточка II категории; вероятно, я смогу туда прошмыгнуть.

В народе ощутимое успокоение. Каждый сидит и изучает его свою карточку. Снова управляют, заботятся сверху о нас. Я удивлена тому, что мы получаем, вообще, так много, и подвергаю сомнению возможность пунктуального распределения. Вдова радуется кофе в зернах, обещает, что поздравит Сталина при же первой чашке.

Во второй половине дня я гуляла с гамбурженкой и ее дочерью Штинхен к ратуше. Штинхен попросила меня и гамбурженку об этом. Кажется, что Штинхен была молодая руководительница девушек или что-то в этом роде, за что она опасается репрессий, которым я должна противиться, в крайнем случае, своей русской болтовней. Вдова присоединялась к нам.

По дороге на улице к ратуше снова толкотня. Включая очень многих мужчин в том числе; все же, все еще ощутим женский избыток под открытым небом. Я видела даже женщину в шляпке, первую за многое время.

Перед несколькими филиалами банка, которые я инспектировала недавно со старшим лейтенантом, были установлено по 2 русских с оружием. Они выглядят для возможных клиентов банка очень устрашающе.

Ратуша снова как улей. Мы стояли на темном этаже в проходе и ждали. В темноте вокруг нас ходили слухи. Тема: изнасилования.

Да, это интересно для нас всех

«Каждая вторая женщина изнасилована», - утверждает один голос.

На это другой, резко: «Если бы. Каждая».

«Сталин должен предписать, чтобы с ребенком от русского получали карточку 1 категории», - размышляла третья.

По сему поводу печальные шутки: «А у вас уже есть?»

«Были ли Вы уже в больнице?» - следующий вопрос в женской очереди.

«Нет, зачем?»

«Ну, там они оборудовали теперь станцию для исследования изнасилованных женщин. Все должны идти туда. Как бы не венерические болезни».

Естественно, все прошло со Штинхен гладко, никто не спрашивал ее о ее славном прошлом. Похоже на шутку, что уже и несовершеннолетние должны наказываться за вещи, в которых они принимали участие под кивком головы их родителей, преподавателей и руководителей. И наши предки, как я знаю это из источников, ведьм-детей сжигали, потому, что они считали их одержимыми и рупором чертей. Сложно определить, где начинается в западноевропейском менталитете атрибутивность деяниям.

На обратном пути женщина из дома сопровождала нас рядом. Она рассказывала нам, как ее соседка, после того, как она неоднократно пила и спала с русским, была застрелена ее собственным мужем насмерть на кухонной плите из пистолета, после чего убийца, выстрелил себе в рот. Остался единственный ребенок, девочка 7 лет.

«Она целыми днями с моими мальчиками», объясняла женщина. «Я хочу, чтобы они были счастливы. Моему мужу это понравится, если он вернется. Он всегда хотел девочку».

Замотали родителей в шерстяные одеяла и погребли поспешно во дворе дома. Пистолет закопали. «Хорошо, что русских не был в доме», - говорит женщина. Определенно из-за запрещенного хранения оружия взорвали бы дом.

Довольно долго мы стояли перед могилами на ротонде газона. Гамбурженка считала, что все идет, как должно было быть, Гитлер был устранен от власти с 20 июля 1944, но остаток нимба определенно у него еще оставался. Многие верили и дальше в мертвеца. Мертв ли он действительно теперь? Или сбежал на самолете? Или в подводной лодке? Ходят слухи всякого рода, но все же, мало кто верит.

Вечером паршивая прибыла к нам и рассказала нам печальную историю: сегодня она была у Люцов, чтобы посетить своего шефа, адвоката, для которого она писала с давних пор наборные материалы. Этот адвокат, так как состоит в браке с еврейской и не хотел разводиться, не мог ожидать много в Третьем Рейхе и редко в последнее время имел даже хлеб. Супружеская пара радовалась освобождению Берлина, сидела ночи напролет у радио и слушала чужие радиостанции. Когда первые русские проникли в подвал и захотели женщин, началась ссора и стрельба. Пуля рикошетом отскочила от стены и ранила адвоката в бедро. Его жена бросалась навстречу русскому, умоляла по-немецки о помощи. После чего ее вытащили наружу в проход, 3 парня, а она все ревела все время и кричала: «Я - еврейка, поймите, я – еврейка».

Между тем муж истек кровью. Погребли его в палисаднике. Женщина ушла куда-то, и с тех никто не знает где она. Меня переполняет холодом, пока я пишу это. Изобретательность - это крайнее жестокое свойство жизни, неистовый случай. Паршивая плакала, слезы ее стекали. Она повторяла: «Скорее бы все это миновало уже».

Мы существуем без газет и без точного времени, руководствуемся как цветы солнцем. После охоты за дровами и водой я пошла за покупками. Я получил на новые карточки крупу, свинину и сахар. Крупа промокла, сахар был комковатый, и мясо все посыпано солью. Несмотря ни на что – это пища. Мы радуемся.

«Всё вот думаю, придет ли завтра твой Николай?» - говорит вдова, пока я кладу маленькие пакеты и бандероли на стол.

Во второй половине дня мы праздновали уборку в доме. Началом был призыв вдовы: «Посмотри на это!»

Да, из крана капало, правильные толстые струи воды из нашего так давно пересохшего крана. Мы включили на полную; сильная струя выскочила, коричневого цвета, но скоро стала светлой и чистой. Покончено с водной скудостью, бесконечные очереди! По крайней мере, для нас на первом этаже; так как позже мы услышали, что водное обеспечение кончается на третьем этаже. Все же, выше живущие набирают теперь воду теперь внизу в нашем дворе - или у знакомых по лестнице. Излишне говорить, что дружные народные сообщества медленно распадаются. В соответствии с вполне городской манерой, каждый запирается снова в свои 4 стены и идет на общение с осторожностью.

Мы поставили квартиру на голову и устроили замечательную уборку в доме. Я не могла насытиться водой, возилась снова и снова с краном. Хотя вода иссякла к вечеру; все же мы наполнили уже ванну до края.

Странное чувство, когда получаешь дары достижений современности назад. Теперь я радуюсь уже электрическому току.

Когда у нас все плавало, объявились блондинка, возлюбленная в того, кого забрали русские позавчера, как высокое партийное животное. Я вынуждена была слушать рассказ из журнала о любви и верности: «Он мне говорил, что никогда ещё не испытывал любовь вроде нашей. Он говорил, что это огромная любовь».

Вероятно, очень большая любовь действительно говорит таким образом. Мне, во всяком случае, эти предложения были отвратительны, как дешевая киношка или грошовый роман. Она плакалась рядом, в то время как я чистила прихожую: «Где он теперь может быть? Что они могут сделать с ним?»

Я тоже не знаю этого. При этом она, впрочем, скоро она перешла на себя саму:

- Меня тоже заберут? Может мне отсюда убежать? Но куда?

- Вздор! Нигде не было сказано, что члены партии должны отмечаться.

И я спросила: «Кто всё же проболтался?»

Она пожимала плечами: «Я думаю, его жена. Она была эвакуирована с детьми после, возвратилась в Берлин в дом, который у них есть в Трептов. Там она услышала, наверное, от соседей, что он бывал часто со мной».