Мы обсуждали алкогольную тему. Господин Паули слышал, что было указание немецким войскам не уничтожать запасы алкоголя, а оставлять их преследующему врагу, так как исходя из опыта, он задерживал их, и ослаблял их боевую мощь. Это такие мужские байки, придуманные мужчинами и для мужчин. За пару минут водка сильно увеличивает инстинкты. Я убеждена, что без алкоголя, который парни находили повсюду у нас, было бы вдвое меньше изнасилований. Они не Казановы. Им просто нужна дерзость, им хочется сносить препятствия. Они сами знают это или предполагают; иначе они не охотились бы так за спиртным. В следующей войне, которая будет вестись среди женщин и детей (для защиты которых якобы мужчины ее начали), перед отходом собственных войск каждая оставшаяся капля подстрекающих напитков должна быть вылита в сточную канаву, винные запасы должны быть взорваны, пивные погреба засыпаны. А то они только еще сильнее рвутся сюда, что бы устроить для себя с нами тут веселую ночь развлечений. Никакого алкоголя, пока женщины захвачены врагом.

Дальше, этот же вечер. Тревожное воскресенье проходит. Ничто не произошло. Было самое мирное воскресенье с 3 сентября 1939. Я лежала на диване; снаружи солнце и щебетание. Я грызла пирог, который выпекла вдова нам с безбожно большим количеством древесины, и размышлял над жизнью. Такой баланс: с одной стороне события развиваются хорошо для меня. Я свежа и здорова. Ничего не принесло мне физического вреда. Такое чувство, как будто бы я приспособлена наилучшим образом для жизни, как будто бы у меня кода, приспособленная для плавания, как будто бы я сделана из особо гибких и твердых волокон. Я могу позаботиться о себе в этом мире, я не из изнеженных. Моя бабушка возила навоз. С другой стороны – много минусов. Я больше не знаю, что мне делать на свете. Я не чувствую что я необходима ближнему, ни цели, ни задачи не стоит теперь передо мной. Я вспомнила о беседе с умной женой швейцара, которая в ответ на все мои планы улучшения мира настаивал: «Сумма слез остается постоянной».

Неважно, под какими знаменами и формулами живут народы; неважно, каким богам они следуют и какую реальную зарплату они получают: сумма слез, болей и страхов, которыми каждый платит за свое существование, остается постоянной. Сытые народы валяются в грязи неврозов и извращений. Страдая от эксцессов как мы сегодня без надежды на помощь, я должна была бы плакать с утра и до утра. Но я плачу не чаще, чем другие. Этим управляет закон. Конечно, те, кто верит в неизменное количество земной суммы слез, неудобны для всемирных реформаторов и вообще для любого действия.

Подсчитаем: я была в 12 странах Европы, жила среди прочих в Москве, Париже, Лондоне и изучала большевизм, парламентаризм, фашизм вблизи, как простой человек среди людей. Различия? Да, иногда значительно даже. Однако, это различия в цвете, в форме и оттенках, в правилах игры; но не в большем или меньшем счастье для большинства, о чем мечтал Кандид (прим – Кандид – герой одноименного романа Вольтера). Маленький, приниженный, покорный человек, который знает только свое бытие, для которого он был рожден, не казался мне в Москве несчастнее того что жил в Париже или в Берлине. Он психически приспособилась к жизненным условиям, в которых находились.

Для меня – это все дело личного вкуса. В Москве я не хотела бы жить. То, что притесняло там больше всего меня, было беспрерывно идеологическое обучение; затем невозможность путешествовать по миру, ну и третье – отсутствие эротики. Этот режим не для меня. В Париже или Лондоне, напротив, я охотно бы жила. Но там я ощущала себя полностью чужаком, иностранкой, которую не более чем терпят. Я возвращалась добровольно из любой страны в Германию, хотя друзья советовали мне эмигрировать. Это хорошо, что я возвратилась домой. На чужбине я нигде не смогла бы пустить корни. Я чувствую себя принадлежащей моему народу, хочу делить его судьбу, по-прежнему.

Но как? К красному знамени, которое казалось мне в течение молодых лет таким светлым, не вела меня никакая дорога. Сумма слез осталась постоянной также и в Москве. Я покинула благочестивую детскую колыбель, Бог и потусторонний мир стали символами и абстракцией. Прогресс? Да, к большим бомбам. Счастье большинства? Да, для Петьки и сообщников. Идиллии в углу? Да, для паркетных шаркунов. Владение, удовлетворение? Если всерьез, то я - бездомная кочевница крупного города. Любовь? Она лежит растоптанная на земле. И если бы она снова поднялась, то вряд ли стала бы искать в ней убежище.

Вероятно, искусство, работа? Да, для профессий, к которым я не отношусь. Я просто маленький человек, я должна быть скромной. Только в тесном кругу я могу жить и быть хорошим другом. Все остальное - это лишь ожидание конца. Все же это темное и странное приключение жизни привлекает. Я живу из-за этого любопытства; потому что меня радует, когда я дышу и чувствую здоровье своих членов.

Вчера вечером шум мотора вырвал меня из первого сна. Снаружи призывы, крики. Я, спотыкаясь к окну. Там внизу стоял русский грузовик, на самом деле, с изобилием муки. У пекаря уже есть уголь, итак он может печь, карточки могут теперь снабжаться. Я слышала, как он ликует, и видела, как он бросился на шею русскому водителю. Тот также сиял. Они охотно играют в Деда Мороза.

В серой рани меня сегодня разбудила гогочущая очередь за хлебом. Она извивалась вокруг полквартала, и все ещё стоит теперь, во второй половине дня. Многие женщины принесли для себя табуретки. Я прямо-таки слышу, как шипят слухи.

Мы принесли воду впервые из исправного гидранта, вовсе не очень далеко. Это что-то чудесное. Автоматический насос с 3 кранами, из которых вода бурлит толстой струей. Мгновенно наполняется ведро. Не нужно несколько минут. Это меняет наш день, облегчает нашу жизнь.

На дороге к гидранту я проходила мимо многих могил. Почти у каждого палисадника есть тихая обитель. То немецкий стальной шлем лежит на ней, то русские колонны из древесины с советскими звездами светятся ярко-красным. Они, должно быть, привезли их сюда целыми грузовиками.

У бордюров возвышаются деревянные доски с немецкими и русскими надписями. Одни со словами Сталина, что Гитлер и другие не вечны и, что, однако, Германия остается навсегда «Лозунги» таким немецким иностранным словом их называют русские.

Рядом с нашей входной дверью напечатаны «объявления для немцев». Это слово звенит в этом контексте отчужденно и почти как бранное. На листе можно прочитать текст нашей безусловной капитуляции. Сводки об оружии на всех фронтах. Геринг пойман. Женщина слышала по приемнику, что он плакал как ребенок при его аресте и уже был приговорен к смерти Гитлером. Гигант на глиняных ногах.

Другое объявление, с толпами вокруг, сообщает, что русские устанавливают новые и более высокие рационы продуктов по карточкам, которые должны выпускаться в 5 группах: для рабочих тяжелого физического труда, рабочих, служащих, детей, и прочего населения. Хлеб, картофель, продукты питания, суррогат кофе, кофе в зернах, сахар, соль, и жир. В целом не дурно, если это правда. Даже несколько более высокие рационы, чем в конце при Адольфе. Действие этой новости очень сильное. Я слышу: «Еще раз можно убедиться, что наша пропаганда нас только дурачила».

Да, это так, нарисовали нам голодную смерть, полное физическое уничтожение вражескими силами у стенки, так что нас теперь удивляет каждый кусок хлеба, каждый намек, что кто-то заботится о нас. В этом отношении Геббельс хорошо заранее поработал на победителя. Каждая хлебная корочка из их руки кажется нам подарком.

Во второй половине дня я отдыхала после мяса. Ничего нет более конструктивного, чем такой час змей. Я уже снова слышала о том, что открыли поездное сообщение в направлении Штеттина, Кюсрина и Франкфурта-на-Одере. Напротив городской общественный транспорт, очевидно, бездействует еще полностью.

Женщина рассказывала, почему русские избегали ее жилой дом после короткого прихода: на первом этаже они нашли семью отравившихся на кроватях, на втором этаже семью повесившихся на оконных рамах кухни. После чего они убежали полностью в ужасе и больше не возвращались. Оставили эти страшные объекты еще на некоторое время на месте в обоих случаях... Мое мясо шло мне на пользу. Чистая говядина полезна.

«В половине пятого все встречаются в подвале», это передавалось от двери к двери. Наконец, баррикада подвала должна быть убрана. Хорошо; теперь дорога к остальному картофелю вдовы станет свободной. Мы стояли в длинном ряду вдоль входа. Маленькая свеча, приклеенная на стул, давала слабый свет. Кирпичи, доски, стулья и матрасы путешествуют из руки в руки.