сделаешь, сегодня он - наш гость, мы унаследовали от фабриканта бутылку ликера.

Все еще довольно прохладно, но всё же поглядывает маленький солнечный лучик. Ночь снова довольно беспокойна, майор просыпался часто и будил меня стонами. Колено идет на поправку. Только если он ударяется им, ему больно. Все же с ним было немного спокойнее. Он рассказал мне про обеих выпивающих сестер, которые размещены в покинутой квартиру PG. По имени Аня и Лиза, они очевидно, очень популярны среди русских офицеров. Я видела одну из сестер на лестнице: очень красивая, черненькая, полная и нежная. Майор сообщал, пожимая плечами и немного стесняясь, о подвигах обеих женщин: его пригласили сегодня в первую половину дня в квартиру, где девочки с 2 мужчинами лежали на кровати и предложили ему, смеясь, присоединиться - ассортимент, который шокировал благовоспитанного обывательски мыслящего майора. Притягательный центр для русских - наверное, также, очень симпатичный трехлетний маленьким сын одной из сестер, который, по словам майора, болтает уже 3 слова на русском и играет с мужскими посетителями.

Дальше - новый день. Это так странно, без газет, без календаря, без того, чтобы жить по часам и дням месяца. Вневременное время, которым убегало как вода без стрелок, и только мужчины, которые появляются в чужих формах.

Иногда меня саму удивляет, с какой выносливостью я фиксирую это вневременное время. Это моя вторая попытка письменного монолога. Первую я предприняла ещё школьницей. Нам было по 15, 16 лет, мы носили ученические шапочки цвета бордо и обсуждали бесконечно Бога и мир. (Иногда также мальчиков, но очень снисходительно). Когда наш профессор истории получил апоплексический удар посреди учебного года, то к нам пришел новенький на замену. Курносый помощник, который лопался как взрыв в наш класс. Смело он противоречил нашему патриотическому учебнику по истории. Фридриха Великого называл азартным игроком. Он хвалил социально-демократического президента Германии Эберта, по поводу которого наш прошедший профессор охотно иронизировал, называя его 'сыном шорника'. После таких дерзостей он блестел нам черными глазами и кричал, заклиная с поднятыми руками: «Девушки, мир меняется, так как он нуждается в этом!»

Это нравилось нам. Мы также не любили мир 1930х. Мы максимально энергично отстранялись от него. Он был так запутан и забаррикадирован для нас молодых людей. Было миллионы безработных. Ежедневно мы могли слышать, что профессий, к которым мы так стремились - безнадежны и что мир ни в коем случае не ожидает нас.

Постоянно происходили выборы немецкого рейхстага, Раз за разом. Каждый вечер приводились собрания 10 или 15 самых больших партий. Мы шагали туда, маленькими группами, подстрекаемые нашим помощником преподавателя. Мы пробивались от национал-социалистов через центр и демократов к социал-демократам и коммунистам, поднимали руку в гитлеровском приветствии у нацистов и позволяли коммунистам называть нас 'товарищ'. Тогда я начала мой первый дневник, руководствуясь желанием определиться. 9 дней, я полагаю, я записывала упорно сущность речей агитаторов с предвыборными речами. На десятый день я сдалась, хотя у тетради было еще много пустых листов. Я не могла продраться из этого густого кустарника политики. Мои школьные подруги были в том же положении. Каждая партия, как нам казалось, владела частью истины. Но каждая боролась и занималась закулисными торгами: махинациями, охотой за портфелями, суетой вокруг власти. Никакая партия, как мы видели, не была чиста. Никто не был безупречен. Сегодня я полагаю, что мы должны были бы основать, пожалуй, партию 16- летних, чтобы бороться за наши моральные взгляды. То, что вырастает – превращается в грязь.

Понедельник привел к нам посетителя. Не из дома и не из района рядом, а с расстояния 2 часов ходьбы района на западе, из деревни Вильмерс. Девушка по имени Фрида, полная рассказов и слухов.

Вся эта история начинается с племянника вдовы, молодого студента-медика. У засвидетельствованного студента была однажды ночью в его университете смена по противовоздушной обороне. Молодая студентка-медик одновременно была с ним на противовоздушной обороне. Результатом этой общей борьбы стала беременность. Родители девочки 19 лет настаивали, сломя голову, на браке, ему было 21 год. Между тем какой-то генерал Гельденклау схватил молодого человека для фронта. Точно не знают, где он находится. Его молодая супруга, однако, теперь на восьмом месяце беременности, подруга как раз этой Фриды, которая сидит теперь у нас на кухонном стуле и передает послание.

Первый вопрос вдовы: «Ее изнасиловали?» Нет, Фрида, проходила все это время невредимой, то есть, не совсем невредимой, один раз ее зажали в подземном переходе к стене, но ему было не когда, был бой, он не имел времени поразвлечься. Вообще, войска пронеслись бегом мимо них, так сказать, галопом, незадолго до капитуляции без того, чтобы обосновываться надолго. Будущая мать показывала на свой животик и говорила 'киндер' – и ее ни разу не тронули.

Все это сообщает нам малышка с чистыми, как отполированными глазам в. Я знаю эти глаза, видела их слишком часто, это мои собственные глаза, которые смотрели так на меня из моего зеркала, когда я жила на крапиве и крупе. Действительно, их сильно прижало, и поэтому Фрида взялась за трудоемкий поход, как она говорит, по абсолютно немым, пустынным улицам. Она просит для племянницы вдовы и ее будущего ребенка помощи в питании. Она сообщает, что девушка весь день лежит на спине и при самой незначительной попытке вставать, у нее начинаются приступы головокружения. Медицинская сестра посмотрела при случае нее и объяснила, что если мать недостаточно питается, то плод начинает высасывать соки из материнского тела, паразитируя на крови и мышечной субстанции.

Вдова и я собираемся, и обдумываем, что мы можем собрать: кое-что из масла майора и из его сахара, банку молоко, хлеб, кусок шпика. Фрида рада. Она тоже выглядит жалкой, у нее ноги как палки, колени угловато выступают. При этом она очень бодра и не боится 2 часового обратного пути. Мы радуемся курьеру из дальнего района, просим рассказать нам подробно, какой дорогой она шла, что она видела по дороге. Мы гладим ее и успокаиваем, почти ребенка, наполовину умеряющего с голоду, которая хотела быть, как она рассказывает нам, когда то преподавателем гимнастики. Ну, не думаю что, гимнастика будет скоро востребована в нашей стране. Мы радуемся каждому движению, которое мы не должны делать. То есть, других, голодающих, радуют его. Это еще не случилось со мной, пока что, я хорошо себя чувствую и в силе. Вдова касается больной темы, когда говорит Фриде: «Как дети. Вы не могли что ли улыбнуться какому- нибудь миловидному русскому? Чтобы он принес вам немного еды?»

Фрида улыбается глупо и говорит, что у них в блоке нет русских, иначе... И складывает вместе подарки, которые размещает в принесенной хозяйственной сумке.

Это посещение очень подновило нас. Мы, не отрезанные все же от всего мира, могли бы рискнуть на прогулкой пешком в другие районы к друзьям и знакомым. С тех пор мы планируем постоянно и обдумываем, можем ли мы решаться на это. Господин Паули напротив. Он считает, что нас могут схватить и послать на принудительный труд, возможно, в Сибирь. Мы приводим пример Фриды, которая сделала это.

Дальше, это я пишу уже под вечер. За моей спиной у меня есть уже первое большое путешествие. Дошло до смешного. Я сидел на подоконнике, хотя на улице редко увидишь другого человека, водоворота русских. Приехал какой-то русский, останавливается перед нашей дверью - майор.

Я - немедленно съехала вниз по лестнице. Сверкающий чистотой, новый немецкий велосипед. Я прошу и прошу: «Можно покатиться? Только 5 минут?»

Майор стоит у бордюра и вздыхает. Он не точно знает, опасается, что велосипед могут отнять у меня по дороге. Наконец, я уговорила его.

Солнце. В один миг становится теперь тепло. Я нажимаю на педали, так быстро как могу. Ветер шумит у меня в ушах. Я шумлю, и это доставляет мне радость после всего этого жалкого сидения – и оглядываюсь, как бы меня никто не задержал и не отнял велосипед. Мимо проносятся черные сожженные руины. Здесь война прекратилась на 1 день раньше, чем у нас. Видны уже гражданские лица, которые подметают тротуар. 2 женщины двигают абсолютно обгоревшую операционную коляску, вытащенную, пожалуй, из обломков. Наверху на ней старуха лежит под шерстяным одеялом, с бескровным лицом; все же, она еще живая.

Чем дальше я еду к югу, тем больше война отступает. Здесь видны уже немцы в группах стоящие и болтающие. На нашем углу люди еще не решаются. На садово-огородных участках копаются женщины и