и не спать этой ночью, если по улицам бредит ребенок.Сейчас, в эту минуту, — в городе ливень,и туман наползает расплывчатой жабой,и завывания ветра ничуть не похожи на песню, —нельзя допустить, чтоб по земле бродила босая любовь,вздымая газету, как усталые крылья,чтобы жизнь, едва народившись, стоила грош,чтобы детство иссякло на скудном, горбом заработанном хлебе, —иначе руки людские — всего только жалкие плети,а сердце — не стоит и доброго слова.Порой ты скитаешься по городам и поселкамиль в поезде едешь по спокойным просторам,а родинасмотрит в упор на нищих отцов и детейи спрашивает, с какого числа они голодают,и что с ними было,и куда приведет их дорога;но повсюду, будь то Север иль Юг,бессовестный город к ним повернется спиной,насыщаясь булками, и виноградом, и сахаром с тех полей,где от сладкого тростника даже воздух сладок,а ты будешь работать поденно,встретишь тихих отцов, измочаленных фабрикой,и матерей, отупевших, не знающих отдыха,и однажды, держа на руках ребенка, выйдешьна улицу в сонный дождливый рассвет.А другой в это время смакует анекдоты и имена,вспоминает, как пили в Парижеза нетленную красоту божества и как на утлом плотуувидели лицо одиночестваи удивились печальному нраву того, кто один;а их жены меж тем тоскуют, меняютднем — докторов и любовников — ночью,им скучно, им отвратителен мир,и они — соучастницы нищеты, грызущей детей.Они позабыли,что по улицам бродит ребенок,что по улицам бродятмиллионы детейи толпы детейвырастают на улице.В этот чае, несомненно, подрастает ребенок.И я слышу, как бьется сердечко,вижу глаза — прекраснее сказки;а он взрослеет, приходит к познанью,но обломок молнии пересечет его взгляд,ибо всем наплевать на растущую жизнь,и любовь затерялась,как ребенок на улице…
