— На самом деле, его побуждения меня мало интересуют. Мне кажется, ты от него в восторге, а я отношусь к нему ровно, без всяких эмоций.

— Это вполне предсказуемо.

— Что именно: что мне так кажется, или что ты от него в восторге?

— И то, и другое.

— Я не хочу сейчас спорить.

— Я тоже.

Она предлагает мне книгу и обрезанную соломинку для питья. Я вдыхаю пары от желтовато-белых дорожек. Они слегка отдают кошачьей мочой — от одного только запаха у меня начинается учащенное сердцебиение. Я кладу книгу на пол, наклоняюсь над ней и занюхиваю половину дорожки в одну ноздрю, и половину дорожки — в другую.

— Ух ты, чистый… а можно воды?

Она кивает в сторону кухни, я отдаю ей книгу, поднимаюсь на ноги, иду на кухню, набираю из-под крана холодной воды, возвращаюсь в гостиную и опять сажусь на пол. Достаю сигареты, закуриваю. Вторая дорожка осталась нетронутой.

— Знаешь, Крисса, когда я думаю об этом деле, я себя чувствую обновленным. Во мне все бурлит от избытка сил. Причин много, но главная — это ты… — Я смотрю ей в глаза, и она не отводит взгляд. — Это такая вещь, о которой, наверное, лучше вообще не задумываться, но знаешь… у меня ощущение… как будто мы — глина в руках у скульптора. Даже не так… не глина… я не знаю, как это объяснить. Мы, какие мы есть, и какие-то внешние обстоятельства, и Джек с его предложением, со своими задумками… все это соединилось, и получилось вот это… что-то волшебное. Да, волшебное. Преображение. Новое сотворение. Обоюдный процесс. Джек творит нас, мы — его. Как химическая реакция, как вулкан или что-то подобное — все элементы воздействуют друг на друга, и вдруг получается что-то новое. Что-то новое в мире, и от этого мир обновляется. Он уже не такой, как раньше. Все это изначально предназначалось для нас. Потому что мы — это мы. Это все не случайно. Ты понимаешь, о чем я?

В носу все онемело от кокаина, и я чувствую его привкус на задней части языка, где он как будто заледенел. Я себя чувствую великолепно. Я неуязвим. Я быстр и прозрачен, как горный ручей.

— Ты сама-то как думаешь, мы теперь сможем начать все по-новой? Мы справимся с этим заданием? Вместе?

Брр. Вот как она на меня влияет. Честно сказать, я не думал, что смогу об этом заговорить.

— Ну, во-первых, придется справиться. Мы оба — взрослые люди, и уважаем друг друга, и мы оба заинтересованы в том, чтобы у нас получилось, правильно?

Сердце сжимается у меня в груди. Скручивается в трубочку. Но вот кровь приливает горячим потоком, и сердце снова в порядке.

— Крисса, скажу тебе честно: я тебя люблю. — Блядь, это еще с какого перепугу? Сердце колотится, как сумасшедшее; в горле — ком, как бывает, когда выскажешь вслух самую сокровенную правду, и я вдруг себя чувствую, как идиот. Как один из моих фанатов, которых мне всегда было жалко. — Всегда любил. — Мир застыл в тишине. Мир замер. — Ну, может быть, не всегда… я знаю, считается только то, что ты делаешь. А говорить можно все, что угодно. Но и когда тебя не было рядом, ты всегда была со мной. Была и есть. Даже когда я забываю об этом. И это не важно, что происходит на внешнем уровне: вместе мы или нет. Потому что я тебя встретил, потому что ты есть, потому что ты всегда со мной — и никто, даже ты, тебя у меня не отнимет. Это неприкосновенно. Это останется навсегда. Насовсем. Я… я не знаю, как это сказать… Я живу. Я живой. И ты — со мной. Во мне. Может быть, это обычное совпадение, что это случилось с тобой — с тем человеком, который сидит сейчас рядом со мной и выслушивает мои излияния… а может, это вообще не относится к делу. Но я согласен на все. Я без понятия, что происходит, я не знаю, что это значит, я понимаю, что все, что я говорю —полный бред, совершенно бессмысленный… я не знаю, чем все это закончится и к чему приведет, но я за это возьмусь. Потому что другого мне просто не нужно. Черт. — Надо заткнуться, пока не поздно. Лучше не углубляться в опасную зону. Тем более, что в глазах у нее дрожат слезы, а я даже не знаю, правду я говорил или гнал, но в любом случае, это был монолог клинического дебила.

Я встаю, подхожу к ней, поднимаю ее с кресла и прижимаю к себе. Она не отпихивает меня. Она замирает в моих объятиях, словно все это — по-настоящему. И это действительно по-настоящему. Потому, что она принимает все как настоящее. Может быть, я за это ее и люблю. Так люблю… Ведь люблю же? Знать бы еще, что это значит — «любить».

— Прости меня, — шепчу я ей на ухо, отчаянно пытаясь понять, правду я говорю или нет, и убедиться, что все-таки правду. — Я не хотел врать и обманывать, но у меня ощущение, что я сделал что-то не то. Я не собирался тебя грузить… давить на какие-то чувства… слушай, может быть, мы приляжем?

Она дает мне уложить себя на ковер. Мы лежим на полу, тесно прижавшись друг к другу. Она уткнулась лицом мне в грудь, я обнимаю ее за плечо. Мы оба молчим, и в этой пронзительной тишине мне вдруг хочется плакать, но слез нет, все слезы давно уже высохли — и крик рвется из горла, беззвучный крик, который заперт во мне на всегда, но я замечаю его только в такие редкие моменты, как бы выхваченные из времени, и мы вроде бы вместе, но нас разделяет невидимая преграда, и это уже — очень много, но все равно этого мало. Я целую ее, и она отвечает на поцелуй. Все это длится буквально секунду, безумный миг. А потом — обрывается. Она садится и отпивает воды из стакана, который стоит на полу. Вид у нее усталый.

— Билли, давай не сейчас… нельзя превращать эту поездку в банальный любовный роман. Может быть, я люблю тебя. Может быть, не люблю. А может, и разницы никакой нет. — Она смеется, и я тоже смеюсь. Потому что все это похоже на какой-то дурацкий фильм. — Я тебя знаю. И знаю, что ты никогда своего не упустишь. Я не имею в виду, что ты — обманщик или притворщик. Но ты такой, какой есть. И просто не можешь с собой совладать. Мне иногда даже кажется, что Джек все это предусмотрел. Знаешь, в нем есть что-то дьявольское.

Я сажусь, привалившись спиной к стене.

— Джек идет на хуй. Ну ладно. Согласен. Ты во многом права. Я, кстати, пытался сказать то же самое. Но даю тебе слово: теперь все изменится… А может, и нет. Может быть, это я размечтался от полноты чувств. Но мне надоело так жить, я устал от себя… от того, что я делаю… и это правда…

— Хорошо, я тебе верю. А то, что ты делаешь… я же знаю, что ты готов соблазнить любого, с кем ты хотя бы на полминуты сможешь забыть о том, как ты себя ненавидишь.

— Ты же знаешь, что с тобой все иначе. То, что сейчас между нами произошло — это совсем другое. Хотя бы это ты у меня не отнимай. — Не надо мне было этого говорить. Такой жалобный голос — самому противно.

— То, что сейчас между нами произошло, не должно занимать наше внимание. У нас есть другие дела.

В данный момент мое внимание занято дорожкой порошка, которая так и осталась на книге на столе. Я себя чувствую, как шалопай-школьник, которого выбранила учительница, что — как это чаще всего и бывает, — не способствует исправлению моего далеко не примерного поведения, а, наоборот, толкает меня на очередную хулиганскую выходку.

Я говорю:

— Может быть, уберешь этот кокс? Чтобы глаза не мозолил.

Похоже, мы оба удивлены.

— Ладно, как скажешь.

Я, честно, не знаю, что меня дернуло. Наверное, хотелось произвести на нее впечатление. Но — не знаю.

Я отпиваю вина.

— Мне давно уже не было так хорошо.

Мы переходим к делу. Говорим о предстоящей поездке. У меня есть пара-тройка идей. Например, можно представить все как детективный роман с закосом под стиль Раймонда Чендлера — только вместо преступника мы разыскиваем цель поездки. В этом случае мне надо ехать инкогнито, а в бюджет внести дополнительный пункт расходов «на бутафорию и костюмы», чтобы я мог одеться как нормальный средний американец. Мы смеемся, но Криссе идея нравится, и она выдает мне аванс: 200$. Чуть погодя я уговариваю