Нептун остался без добычи.
Шторм бушевал всю ночь. Ветер выл и свистел в голых снастях, давил на закрытые брезентом рулки. Подобно Ною, мы забились в свои убежища, ожидая, когда уймется непогода. Вахтенные покинули мостик, прочно привязав рулевые весла. Нам оставалось только отсиживаться в рубках. Приятно было сознавать, что под нами сплошные бунты, а не хрупкий дощатый корпус. Не надо опасаться течи, не придется откачивать воду. Правда, при убранном парусе элегантно изогнутая корма не защищала нас — неуправляемое суденышко разворачивалось боком к ветру, и многотонные массы воды обрушивались на палубу, захлестывая лавки. Но уже через мгновение пенные каскады вокруг рубок исчезали, просачиваясь сквозь камышовое сито, и ладья, влажно поблескивая в свете фонарей и переливаясь алмазными искорками прилипшего к связкам планктона, снова поднималась на гребне, будто всплывающая подводная лодка. Немудрено, что именно эта самооткачивающаяся конструкция первой позволила древним судостроителям спокойно выходить в море и проторила путь для создания более сложных и изощренных плавучих средств.
К утру шторм унялся, подуло от ост-зюйд-оста. Но изредка налетали дождевые шквалы, и теплый ветер снова принес явственный запах джунглей. Скрытая далеко за горизонтом Индия щекотала ноздри пряным благоуханием тропического дождевого леса. Что еще удивительнее: вместе с ветром через море к нам прилетела туча насекомых. Жуки, муравьи, несколько крупных бабочек, стрекоза и довольно крупные пауки присоединились к нашим давним спутникам — кузнечикам, которых заставил на время примолкнуть шторм. За ночь к ладье примкнули семь акул, и они явно не собирались уходить. Без паруса нас и после шторма трепала жуткая бортовая качка. Я засек время: каждые две с половиной секунды ладья содрогалась от мощного удара, как будто нас грубо сталкивали в глубокую канаву. На фоне серого утреннего неба голая мачта с перекладинами смахивала на скелет. Когда пришла пора завтракать, нам стоило великого труда усидеть на лавках за столом. Спасибо мышке — самим нам вряд ли удалось бы очистить тысячи стеблей
Мы еще не избавились до конца от подхваченных на суше бактерий. Поливаемые дождем и волнами, продрогшие на ветру, четыре члена команды основательно простудились. Юрий нашел у них повышенную температуру и прописал постельный режим.
Подняв грот до основания сломанной стеньги, мы ухитрялись идти довольно устойчивым южным курсом, хотя северо-восточный муссон упорно продолжал бастовать. Ветер кочевал от ост-зюйд-оста до зюйд-веста, так что приходилось уваливаться и поворачивать кругом, чтобы наполнить парус и снова выходить на нужный курс. Ладья подчинялась нам. Будь у нас больше шверцов, дело пошло бы еще лучше, но и без того наше плавание никак нельзя было назвать дрейфом. Мы не отступали перед встречными ветрами, и нам удавалось даже идти курсом бейдевинд, принимая ветер под углом до 80°, по наблюдениям Нормана. В качестве шверцов приторачивали к бортовым связкам широкие доски и гребные весла; в проемы между бунтами на носу и на корме опускали
Первые четыре дня после шторма Норман и Эйч Пи почти не слезали с верхушки двуногой мачты. Непросто было, качаясь наверху, выковыривать долотом нижний конец сломанной стеньги, которая была глубоко врезана в деревянный брусок, соединяющий мачтовые колена. Толстенная стеньга из твердой древесины переломилась поперек и расщепилась так, что обломки уже ни на что не годились. По совету Карло Асбьёрн аккуратно обтесал одно из ясеневых гребных весел. Новая стеньга сразу позволила нам побыстрее идти южным курсом в непрерывной борьбе с переменными ветрами.
Больные скоро оправились от простуды, и настроение у ребят было лучше, чем когда-либо. Все хотели плыть до тех пор, пока ладья держится на воде.
На второй день после шторма небо совсем расчистилось и море присмирело. Когда мы вставали из-за обеденного стола, высокорослый Норрис удивленно воскликнул:
— Смотрите! Что это такое?
Справа по носу мелкие волны вдоль голубого горизонта отливали кровью. Мы забрались на мачту. Цветная полоса узкой рекой пересекала море, сколько хватало глаз. Асбьёрн и Эйч Пи накачали воздухом резиновую шлюпку и пошли проверять, что там ожидает наши камышовые бунты.
Вернувшись, разведчики доложили, что необычная жидкость по густоте приближается к краске, но на химический продукт не похожа. Некоторое время мы шли вдоль оранжево-красной полосы, потом решились пересечь ее. Даже в рубках был слышен странный запах, отдающий рыбой. В ширину полоса не превышала двух саженей, зато в длину протянулась по прямой от горизонта до горизонта, в направлении от норд-норд- веста на зюйд-зюйд-ост. Мы пересекли ее несколько раз, однако так и не смогли определить, что же это такое. Мне приходилось наблюдать в районе Рима подобный «красный прилив» водорослей, вызванный загрязнением прибрежных вод. Но здесь до берега было далеко. И как только умудрялась эта полоса не расплываться в океане, уподобляясь красной ковровой дорожке длиной в много миль? Мы следовали вдоль нее всю вторую половину дня, не видя ни начала, ни конца. Кое-где небольшие пятна краснели рядом с дорожкой, в целом же она смотрелась как пересекающая синюю морскую гладь, четко оконтуренная золотисто-красная река. Зачерпни эту жижу стаканом — любой мог бы принять ее за густой апельсиновый сок, если бы не рыбный запах.
Присмотревшись, мы обнаружили, что сама полоса и море по бокам на всю видимую глубину изобилуют почти незримыми крохотными волоконцами и пушинками, как от размокшего хлопка. Попадались также комочки мазута, но не чаще того, что мы уже привыкли наблюдать, да и величиной они не шли ни в какое сравнение с большими черными мячиками, которые мы вылавливали посреди Атлантики. В красной жиже плавали в большом количестве короткие слизистые лепты зеленовато-серой икры, мелькали отдельные перышки, и было очень много маленьких мертвых кишечнополостных — совсем как в сильно загрязненных нефтью поясах, пересеченных нами на «Ра».
Было похоже, что эта красная полоса — творение не одной только природы. Время от времени море у берегов Северного Перу окрашивается в красный цвет; там это зловещее явление обусловлено массовым мором рыбы и морской птицы, а мор вызывается тем, что теплое течение Эль-Ниньо у берегов Эквадора в отдельные годы, проникая необычно далеко на юг, вторгается в область биотопа, приспособленного к богатому кислородом, относительно холодному течению Гумбольдта. Но по соседству с красной полосой, которую мы встретили в Индийском океане, не было никакого температурного перепада.
Вечером мы ушли от загадочной дорожки и больше ее не видели. Напоследок к «Тигрису» стремительно приблизилась здоровенная — вдвое длиннее любого из нас — молот-рыба. Метнулась ракетой к плывущему за кормой спасбую, не сбавляя скорости, описала несколько зигзагов вокруг ладьи и умчалась прочь вдоль красной полосы, рассекая воду спинным плавником.
Полыхающие молниями грозовые облака еще два дня ходили вдоль горизонта, преимущественно в сторону Индии. А с началом второй половины февраля все штормовые тучи исчезли, как и предсказывали портовые власти Карачи. Но муссон по-прежнему блистал своим отсутствием. Мы плыли навстречу образованной небом и морем сфере в голубом мире, где всякая суша крылась глубоко под водой. И день за днем ни кораблей, ни самолетов. Мы были в этом мире единственными людьми, но не единственными живыми существами.
Нам не встретилось ни одно рыболовное судно — принято считать, что в здешних водах нечего ловить, и некоторые океанографы называют их морской пустыней. Возможно, это так и есть. Но если мы шли по морской пустыне, то наш камышовый корабль был поистине плавучим оазисом. Заплывшие в эти края скитальцы, видимо, примечали тень, которую отбрасывала ладья, скользившая беззвучно, как облако, над просвеченной солнцем голубой толщей. С каждым днем наш плавучий эскорт возрастал, появлялись все новые виды морской фауны, к ним примыкали родичи, и безжизненные поначалу воды наполнились живностью до такой степени, словно «Тигрис» попал на рыбоводный пруд.
Не только нашим подводным спутникам, но и нам самим, когда мы ныряли под днище ладьи, «Тигрис»