первый взгляд, чтобы сказать им «добро пожаловать», а на самом деле, чтобы провести опознание личности каждого из них.
Женщина эта была секретаршей Адама Бёрдена.
Узнав Присциллу, она застыла на месте.
— Он говорит, что вас не знает, — сказала она. — Я только что спрашивала его. Он никогда о вас не слышал.
— Все мужчины так говорят, когда погуляют на стороне, — заметила Маделен. — А что говорит ваш?
Секретарша стала пятиться назад.
— Я живу одна, — сказала она. — Уже несколько лет.
Она остановилась, собрав всё своё мужество.
— Вы больше не можете угрожать тем, что пойдёте к его жене, — сказала она.
Охранники приближались к ним. Маделен наклонилась вперёд.
— Посмотрите на меня, — сказала она.
Секретарша посмотрела на неё. Маделен сняла тёмные очки. Секретарша почувствовала, что от неё исходит волна тепла, иная, чем метеорологическая жара этого дня, — тепловой фронт с запахом горелого, словно из сауны.
— Нет никакой Присциллы, — сказала Маделен. — Никогда не было. Есть только я. Маделен Берден. Я
Охранники приближались. Балли и Джонни приросли к мраморному полу. Секретарша выпрямилась.
— Мы рады видеть вас здесь, — произнесла она. — Проходите, пожалуйста.
Охранники отошли, секретарша сделала шаг в сторону, стеклянные двери открылись. Путь был свободен.
В это же время на Олбани-стрит, в том месте, откуда видно Глостер-Гейт, стояла машина «скорой помощи» Ветеринарной клиники Холланд-Парк. За рулём, в голубом халате поверх своего фрака, сидел Александр Боуэн. В глубине машины, у койки, на коленях стоял Эразм, по-прежнему в футболке, пиджаке, брюках для карате и тёмных очках.
— Это кордон, — сказал врач. — Нам надо предъявить бумаги. А у вас ничего нет.
Голос его звучал глуховато, руки дрожали. Он чувствовал такой страх, которого не испытывал со времён своего государственного экзамена.
— Нельзя ли попросить вас включить свет на крыше, — сказала обезьяна. — Тот, который мигает и воет.
Врач включил мигалку и сирену.
— И будьте так добры, поезжайте быстрее.
С включённой мигалкой и вопящей сиреной «скорая помощь» вырулила на проезжую часть, направляясь к въезду в Новый Лондонский зоологический Риджентс-Парк.
Охранник вышел на середину дороги и подал знак, приказывающий им остановиться.
— Я потеряю всё, — сказал врач.
Эразм снял тёмные очки. Голос его при полном спокойствии звучал почти пассивно.
— Вы везёте больную обезьяну, — сказал он.
Боуэн открыл окно машины.
— Ветеринарная «скорая помощь», — объяснил он. — Обезьяна. Она умирает.
Охранник засунул голову в окно и посмотрел в глубь машины. Боуэн закрыл глаза. Поскольку было по-прежнему тихо, он снова их открыл и посмотрел в зеркало.
На койке под белой простынёй лежал Эразм, закрыв кислородной маской своё выбритое лицо.
Охранник отступил назад.
— Вас будет сопровождать мотоциклист, — сказал он. — Надеюсь, вы успеете.
В сопровождении охранника на мотоцикле «скорая помощь» проехала следующий кордон, внутрь внешнего круга.
— Вы начинаете кое-что понимать, — сказал Боуэн. — С честностью далеко не уедешь.
Он сделал мотоциклисту знак, что тот может оставить их, и медленно поехал вдоль актового зала. Двери были закрыты. Снаружи стояла секретарша Адама, два охранника и несколько полицейских в парадной форме.
Завернув за угол, Боуэн остановился. Когда он открыл заднюю дверь, Эразм спустился на тротуар в голубом халате, зелёном операционном фартуке и операционной шапочке. В руке он держал огнетушитель, по карманам рассовал целый ассортимент блестящих инструментов.
— Я оделся как врач, — объяснил он.
Александр Боуэн забрал у обезьяны огнетушитель, снял с неё передник и убрал инструменты.
— Если хочешь сойти за специалиста в области естественных наук, — сказал он, — то необходимо добиться гармонического сочетания: использовать всё имеющиеся в твоём распоряжении средства, и при этом никому не должно быть видно, что всё делается специально.
Он снял операционную шапочку с черепа обезьяны.
— Теперь вы похожи на врача-консультанта, — сказал он. — Больше, чем большинство врачей- консультантов.
Эразм взял его руку.
— Я хочу поблагодарить вас за то, что вы сделали в этот раз, — сказала обезьяна. — На тот случай, если другого не будет. Вы создали основу для появления друга.
Эразм уже уходил, когда Боуэн остановил его.
— Анализ ДНК, — сказал он. — Там было ещё кое-что.
Врач мял операционную шапочку в руках.
— Я не хотел говорить это жене Бёрдена — извините: прежней жене. Я знаю, что бы она сказала. Что наука снова произвела экскременты. И думает, что это священная жемчужина. Но я скажу это вам. Видите ли, очень трудно увидеть разницу между мозгом крупной обезьяны и нашим. Мозг шимпанзе похож на наш до неузнаваемости. При прочих равных можно сказать, что чем больше в нём извилин, чем больше neocortex, тем умнее животное. Ваш мозг, я это сразу понял, когда миссис Бёрден, извините, ваша подруга, показала мне снимки. Это мозг с самым большим количеством извилин из тех, что я когда-либо видел. С самой большой лобной долей большого мозга. Самый большой объём. У нас не было возможности поговорить о вашем образе жизни. И скорее всего, такой случай и не представится. Но тем не менее я хочу рассказать вам, что вы… то есть ваши предки, ваш вид, после того как вы отделились от нас, миллион лет назад, у озера Туркана, пошли на север. И потом вы нас перегнали. Мы полностью ошибались. Бёрден, его сестра и я. Мы думали, что получим сведения об одном из тех hominider,[11] который предшествовал человеку. Но вы не то, что предшествовало. Вы, вероятно, то, что появилось потом.
9
Адам Бёрден в этот день тоже не был самим собой. Вместо этого он представлял собой картину исторического соглашения между общественностью, королевской семьёй, миром зоологии и инвесторами, которое сделало возможным появление Нового зоологического парка. Он воскрешал миф о том, что исключительный человек пользуется исключительным успехом. А на своём теле — после того как его жена была украдена и, очевидно, убита безумной обезьяной — он носил стигматы самоотверженного учёного, носил со смирением, как Ливингстон свою малярию у реки Луалабы, как Дарвин своё пошатнувшееся здоровье после плавания вокруг света.
Ситуация может сделать человека крупнее, чем он есть на самом деле, и Адам вырос, Маделен поняла это в то мгновение, когда он взошёл на подиум. Теперь он был не просто поразительно красивым
