Андреа Бёрден вывернула губы, обнажив зубы в некоем подобии улыбки.

— Ещё бы, узнает, — сказала она. — И давай я расскажу как. Ведь ягуары живут одни. Однажды ягуару встречается запах, по следу которого он идёт, влекомый внутренним химическим побуждением, которого он не понимает. Он идёт по нему, и неожиданно оказывается перед другим хищником. Он не осознаёт, что это его точная копия, поскольку у него нет самосознания. Он осознаёт, что это смертельная угроза для него. Он хочет убежать — оба животных хотят убежать — но не могут. Генетический позорный столб крепко держит их на месте. Она поворачивается к нему спиной, прижимается к земле, он запрыгивает на неё и крепко вцепляется зубами в её шею. И знаешь почему? Что это, выражение страсти? Любви? Я скажу тебе почему. Причина настолько очевидна, что даже зоологи не могли не увидеть её. Всё потому, что если бы он не держал её крепко, то она бы в своём безумном страхе повернулась к нему и убила его. Потом он спаривается с ней. И в то мгновение, когда он выходит из неё и отпускает её, все самки ягуаров, все самки леопардов, все тигрицы, все кошки на всей земле делают одно и то же инстинктивное движение. И знаешь, какое это движение? Знаешь, как они благодарят за любовь? Они вытягивают назад шею и поворачивают голову. И пробуют, не удастся ли им своими клыками разорвать сонную артерию на его шее.

Женщины двигались кругами. Ягуар и Присцилла не спускали с них глаз.

— Неизвестно, что думает сам ягуар, — сказала Маделен. — Может вполне казаться, что испытываешь страдания, хотя тебе и хорошо.

— Пенис любого кошачьего снабжён щетинками. В то мгновение, когда он выходит из самки, щетинки причиняют ей боль. Эта боль вызывает овуляцию. Таким образом — при помощи боли — природа обеспечивает себе наибольшую вероятность оплодотворения и продолжения вида.

Маделен не смотрела на неё.

— И тем не менее, — настаивала Маделен, — никто не может знать… как…

Андреа Бёрден облокотилась о каменную балюстраду и посмотрела на ягуара. Её лицо было безгранично выразительно, как у матери, смотрящей на своего ребёнка.

— Моё глубокое убеждение состоит в том, — сказала она, — что лучшие зоологические сады могут дать животным почти всё, что могла бы дать природа. Пищу, свет, условия, при которых они могут размножаться. И одновременно до некоторой степени уменьшить их страдания.

Присцилла сделала Маделен знак.

— А обезьяна? — спросила Маделен.

Андреа Бёрден не дала прямого ответа.

— До недавнего времени, — сказала она медленно, — считалось, что вольер с белыми медведями — это самое опасное место в зоопарке. Их густой мех и карие глаза вызывали у людей желание просунуть между прутьями руку и погладить их. После чего медведь одним-единственным движением переламывал доброхоту руку в локтевом суставе. Между тем теперь я стала думать иначе. Теперь я считаю, что самый опасный вольер — это с теми.

Маделен проследила за её взглядом. Над обезьяньими джунглями, на другой стороне Принс- Альберт-роуд, возвышалось серое здание Института изучения поведения животных.

— Академический вольер.

Она показала в сторону парка.

— Олбани-стрит. Где проживает высший, принимающий решения слой чиновников. Поблизости от финансовой буржуазии. Птичий двор политической и экономической власти. С самой строго соблюдаемой очерёдностью клёва животного царства. Самые неблагоприятные соотношения между величиной тела и мозга. Настоящие павлины устраивают короткую, кровавую стычку, после чего живут внешне миролюбиво, под руководством победителя. Но там царят бесконечные драки и полный идиотизм. Оттуда они одной рукой поддерживают Всемирный фонд дикой природы, а другой рукой продают оружие и лес. Там они решили отозвать все выданные Лондонскому зоопарку дотации и уморили парк голодом, так что животные дохли в своих клетках. Пока мы не начали свою… кампанию. Это члены этих славных сообществ определяют, кто должен стать новым директором, когда через пару месяцев два лондонских зоопарка соединятся.

Андреа Бёрден сделала паузу. Где-то прокричала птица — резкий, отрывистый крик девственного леса.

— Это будет одна из самых ключевых должностей зоологического мира. На неё, как я планирую, они должны избрать твоего мужа. Обезьяна должна обеспечить это. Она должна убедить последних сомневающихся. Дело в том, что недостаточно того, что Адам умнее всех других вместе взятых. Недостаточно того, что он написал сорок статей и три книги, изданные на пяти языках. Появятся претенденты со всего мира. Выборы будут закрытые и предельно грязные. Но если перед этим он три недели посвятит этой обезьяне, то никто другой не сможет равняться с ним. Поэтому обезьяна и находится у вас. В полной безопасности. Поэтому мы не колеблясь обошли конвенцию. Чтобы её ещё больше могли уважать в будущем.

— Адам говорит, что это шимпанзе-боноба, — заметила Маделен. — А что ты скажешь?

Андреа Бёрден минуту помолчала.

— Я не зоолог, — ответила она.

Она взяла Маделен под руку и повела её с собой. Маделен остановилась. Кто-то — сама она или Присцилла — взяла другую женщину за локоть.

— Почему Адам?

Андреа Бёрден попыталась вырваться. Но рукой Маделен Присцилла крепко сжала её руку — она привыкла иметь дело с крюками на бойне и выпотрошенными быками весом в полтонны.

— Адам, — пробормотала Маделен, — любит животных, потому что… потому что они ничего не могут ему сделать. Потому что он превосходит их. Но он не полагается на них. Он не полагается ни на что живое. Даже на меня.

К Маделен и Присцилле присоединилась третья женщина, невидимая, пока что без имени, но сильно отличающаяся от самой Маделен. Человек, обладающий некоторой прямотой и искренностью. Именно она сейчас и заговорила:

— Даже когда мы очень близки друг другу, когда думаешь, что сейчас всё будет иначе, он никогда не расслабляется. Он боится… что я повернусь и вцеплюсь в его сонную артерию. И теперь всё ещё хуже, чем раньше. И это связано с обезьяной. Он очень боится. И он очень опасен.

Андреа Бёрден подняла голову, и на мгновение её лицо стало открытым.

— Интернаты, — сказала она. — Туда попадаешь, когда тебе от четырёх до семи. Совершенно обычно для нашего класса. Считается, что это лучшее из всех возможных начало жизни. Спорт, искусство и литература, четыре иностранных языка. Вершины домоводства и бухгалтерии для нас, девочек. Получаешь всё. Кроме любви. Десять лет. А потом уже слишком поздно. Остаток жизни живёшь, словно солдат на линии фронта. Защищаешься. Потому что никто этого для тебя не сделает. Это как в воспоминаниях Черчилля. Письмо из Афганистана. Матери. В перерыве между тем, как они разрушали системы орошения. О времени, проведённом в Сэндхерсте. Он пишет, что похож на чахлое деревце. У него не было мужества сказать всё прямо. Вот почему люди принимают решение не заводить детей. Потому что знают, через что тем придётся пройти.

На мгновение они обе сблизились, как бывает, когда люди вдруг отказываются настаивать на своих масках. Но Андреа Бёрден быстро стряхнула с себя слабость.

— Ты иностранка, — заметила она. — Тебе никогда не понять этого. Но что бы там ни было, Адам — лев. У него есть стиль, амбиции и умение общаться с министерствами, членами правления и университетом. Он может руководить зоопарком так, что не будет внутренних конфликтов. Он может поставить на место внешних врагов. Он укротил группы охраны окружающей среды, местные комитеты по охране культурных ценностей и Королевский институт британских архитекторов. За это мы должны его уважать. И ты, и я.

— Я его жена, — сказала Маделен. — А брак — это не зоопарк.

Женщины посмотрели друг другу в глаза, и при других обстоятельствах Маделен отвела бы взгляд. Но ей уже пришлось смотреть в глаза обезьяне Эразму. В итоге взгляд отвела Андреа Бёрден.

Они подошли к двери в ограде. Вошли в старый Лондонский зоопарк. Он уже был открыт, появились первые посетители.

— Я ещё немного побуду здесь, — сказала Маделен. — Попытаюсь понять, что Господь Бог думал в