На второй день, вскоре после рассвета, она услышала шаги на лестнице. Щелкнул ключ в замке, и Ганнибал предстал перед ней, усталый и взъерошенный, с рюкзаком в руке.

Леди Мурасаки уже встала.

— Ганнибал, я хочу слышать твое сердце, — сказала она. — Сердце Роберта уже замолкло. Твое сердце остановилось в моем сне. — Она подошла к нему и приложила ухо к его груди. — От тебя пахнет дымом и кровью.

— А от вас пахнет жасмином и зеленым чаем. От вас пахнет миром.

— Ты ранен?

— Нет.

Ее лицо прижималось к груди Ганнибала, там, где висели солдатские медальоны. Она вытащила их из ворота его рубашки.

— Ты снял их с мертвых?

— Каких мертвых вы имеете в виду?

— Советская полиция знает, кто ты. Ко мне приходил инспектор Попиль. Если ты пойдешь прямо к нему, он тебе поможет.

— Эти люди еще не умерли. Они очень даже живы.

— Они во Франции? Тогда сдай их инспектору Попилю.

— Сдать их французской полиции? Зачем? — Он покачал головой. — Завтра воскресенье — правильно?

— Да, воскресенье.

— Поедемте завтра вместе со мной. Я за вами зайду. Я хочу, чтобы вы вместе со мной взглянули на одного зверя, и тогда вы сами скажете, следует ли ему бояться французской полиции.

— Но инспектор Попиль…

— Когда встретите инспектора Попиля, скажите ему, что у меня есть для него письмо. — И Ганнибал покивал ей.

— Где ты моешься?

— В лаборатории, под пожарным краном, — ответил он. — Как раз туда я сейчас и отправлюсь.

— Поесть не хочешь?

— Нет, спасибо.

— Тогда поспи, — сказала она. — Я поеду с тобой завтра. И послезавтра, и послепослезавтра…

Мотоцикл Ганнибала Лектера был двухцилиндровый «БМВ», брошенный отступавшими немецкими войсками. Он был перекрашен в сплошной черный цвет, имел низкий руль и заднее сиденье для пассажира. Леди Мурасаки ехала позади него, в своей головной повязке и сапогах чем-то напоминая парижского апаша. Она прижималась к спине Ганнибала, легко сжимая ему ладонями ребра.

Ночью прошел дождь, и мостовая теперь, под лучами утреннего солнца, была чистая и сухая, мотоцикл хорошо держал асфальт, даже когда они наклонялись на поворотах, мчась сквозь лес Фонтенбло и пересекая поочередно тени от деревьев и залитые солнцем участки дороги. Воздух, бьющий в лицо, был прохладным в низинах и теплым на открытых местах.

Угол наклона на поворотах гораздо сильнее чувствуется на заднем сиденье мотоцикла, и Ганнибал ощущал ее позади себя и первые несколько миль старался снижать скорость, но потом она сама вошла во вкус, лишние пять градусов наклона уже не казались ей чрезмерными, она как бы слилась с ним, и они продолжали мчаться вперед через лес. Миновали живую изгородь из жимолости, воздух вокруг нее был таким сладким на вкус, что она даже ощутила его на губах. Вкус разогретого асфальта и жимолости.

«Восточное кафе» расположено на западном берегу Сены примерно в полумиле от города Фонтенбло. От него открывается приятный вид на лес на противоположном берегу. Мотор мотоцикла замолк и начал пощелкивать, остывая. Возле входа на открытую террасу кафе стояла вольера, в ней порхали овсянки — владелец тайно специализировался на блюдах из этой птички. Законы, запрещающие использование овсянок в качестве жаркого, то издавались, то отменялись, в меню же они фигурировали как жаворонки. Овсянка — замечательная певчая птичка. Вот и сейчас они пели, наслаждаясь солнечным днем.

Ганнибал и леди Мурасаки остановились, чтобы полюбоваться ими.

— Такие маленькие и такие прекрасные, — заметила она, все еще возбужденная быстрой ездой.

Ганнибал прислонился лбом к сетке вольеры. Маленькие птички повернули головы и теперь смотрели на него одним глазом. Их песни напоминали диалект его родных мест в Прибалтике, он слышал его в лесу, дома.

— Они точно такие, как мы, — сказал он. — Знают, что их товарок поджаривают, но все равно продолжают петь. Пойдемте.

Три четверти столиков на открытой террасе были заняты посетителями — вперемешку деревенскими и городскими жителями в воскресных костюмах. Все были заняты поздним завтраком. Официант провел их к свободному столику.

Сидевшие за соседним столом мужчины заказали жаркое из овсянок на всех. Когда маленькие жареные птички прибыли, все низко наклонились над своими тарелками, накрыв головы салфетками, чтобы сохранить весь аромат жаркого.

Ганнибал втянул ноздрями воздух, доносившийся от их стола, и решил, что вино у них отдает пробкой. И с бесстрастным лицом наблюдал, как они тем не менее его пьют.

— Хотите мороженого? Пломбир с орехами и фруктами?

— Отличная мысль.

Ганнибал пошел внутрь ресторана. Остановился перед меню, написанным мелом на черной доске, и внимательно прочитал лицензию с именем ресторатора, висевшую рядом с кассой.

В коридоре одна из дверей имела табличку «Prive»[66]. Коридор был пуст.

Дверь была не заперта. Ганнибал отворил ее и пошел по лестнице вниз, в подвал. Там, в наполовину распакованном ящике, стояла американская посудомоечная машина. Он наклонился и прочитал адрес на упаковке.

Эркюль, один из подсобных рабочих, спустился по лестнице, неся корзину с использованными салфетками.

— Что это вы тут делаете? Сюда нельзя посторонним.

Ганнибал повернулся к нему и заговорил по-английски:

— Тогда где он? На двери же написано «Prive», не так ли? Вот я и пошел вниз, а тут только подвал. Сортир, парень, писсуар, туалет, где он тут? Говори по-английски! Понимаешь, сортир! Говори быстро, а то меня уже поджимает!

— Prive, prive! — Эркюль махнул в сторону лестницы. — Туалет там!

Когда они поднялись наверх, он направил Ганнибала в нужную сторону.

Он вернулся к столу, когда принесли мороженое.

— Кольнас теперь именуется Клебер. В лицензии так написано. Месье Клебер, проживающий на улице Жулиан. Ах-ах, смотрите-ка!

Петрас Кольнас вышел на террасу со всей своей семьей, празднично одетый — он собирался в церковь.