«проблемных» радиопередачах вроде «SOS!». Вместе с рэп-певицей Кимм он вел рубрику «Загвоздки секса» в одном журнале для подростков. Шон писал с точки зрения мужчины, а Кимм – с точки зрения женщины. Он даже выступал в дневной телепередаче «Шоу Шелли», где перед живой аудиторией обсуждались эмоциональные проблемы и проблемы личного характера.

Анна призналась, что она смотрела эту передачу всего один раз, выглядывая из-за плеча Мирны, хотя, естественно, она много читала о Шелли в журналах. Ведь это она вела рубрику «Мусорная корзина» в журнале «Мз», в которой знаменитости открывали свои секреты, рассказывая, что лежит в их мусорных корзинах? Насколько она помнила, в корзине Шелли лежали четыре коробки из-под шоколадных конфет «Кэдбери» и шесть плиток, оставшихся после ремонта кухни в прошлом году.

Шон начал описывать съемочную площадку и рассмеялся. Съемочная площадка была сделана так, что напоминала кабинку, в которой исповедуются перед священником. Гости передачи, желающие получить совет, должны были сидеть в этой исповедальне Шона. Во время одной из таких «исповедей» Шелли сказала, что, в отличие от Силлы Блэк, всегда мечтавшей о такой свадьбе, как в фильме «Свидание вслепую», она сама хочет развода в стиле Шелли.

– И это в прямом эфире и перед живой аудиторией, – подчеркнул Шон. – Тут уж можно не сомневаться в том, что смех был настоящим.

– Ужасно.

– О, бывает еще хуже. Я даже не ушел с передачи. Меня уволили. Вернее, редактор попросил меня уйти, сказав, что им нужен новый герой, помоложе.

Одно время Шон хотел посвятить свою жизнь науке. Но он понимал, что средства массовой информации навязали ему совершенно иной имидж – имидж «шокирующего психолога». Он был одним из многих психологов, которых обучили анализировать все подряд: матерей, которые ненавидели своих сыновей, президентов – сексуальных маньяков, кинозвезд, кончающих жизнь самоубийством. И расправляться с каждым случаем за двадцать секунд.

Шон знал, что другие психологи и серьезные ученые завидуют тому вниманию, которым он окружен: выступления по телевидению, радиопередачи, лекции, рубрики в журналах, даже цитаты его высказываний в новостях.

Но это была не та известность, о которой мечтал Шон. Он не хотел развлекать зрителей дневных телешоу. Он не хотел быть остряком, за которым охотятся телевизионные продюсеры, у которого что ни фраза – то афоризм. Он не хотел ублажать публику и давать сотни интервью.

Шон стремился завоевать уважение своих коллег. Он хотел стать своеобразным мыслителем. Он хотел изменить ход истории. Хотел, чтобы на него ссылались в серьезных научных трудах, и не только как на популярного психолога, предложившего остроумный анализ нескольких случаев.

Всякий раз, как выходила какая-нибудь новая книга – «Пионеры психологии», «Антропология и психотерапия», «Современный разум», «Психиатрия двадцатого века», – Шон первым делом просматривал именной указатель. И находил множество страниц, посвященных истории анализа галлюцинаций, Дэйвиду Хьюму, Джохану Хербарту, гуманистической терапии, Халлидею, психологии здоровья, даже этому тупице Хофорну – современнику Шона. И в лучшем случае лишь пара строк о нем самом, о Харрисоне.

– Твое поколение считает меня дешевкой, которая из кожи вон лезет, чтобы пробиться в «звезды», – сказал Шон Анне за обедом.

– Мое поколение?

– Для вас я безнадежный случай. Вот как вы бы назвали меня… Ладно, извини, я до смерти тебе наскучил.

– Я же сама просила тебя рассказать о себе, потому что мне надоело говорить о НЕМ.

Другие члены команды, работающей над передачей, вышли из-за стола, и Анна была весьма польщена тем, что он захотел поговорить с ней за чашечкой кофе.

– Я впервые говорю об этих вещах. Не знаю, почему именно сейчас.

– Спасибо. Мне было очень интересно.

– Ты просто слишком добра к расстроенному старику.

– Старику – это сильно сказано. Да нет же, приятно встретить человека с настоящими амбициями. Большинство мужчин, которых я знаю… они всего лишь учителя.

– Нет ничего плохого в том, что кто-то учитель. Кто может, тот учит. А кто не может, тот пытается говорить об этом по радио.

– Послушай, почему бы тебе не вернуться в малотиражную прессу? Начать писать книги о том, что тебя действительно волнует.

– О, нет. Слишком поздно начинать все заново.

Впрочем, однажды один молодой человек обратился к Шону с просьбой написать книгу об осуществлении желаний. Но вскоре после этого он исчез, а месяц спустя Шон получил от него короткое письмо, в котором говорилось, что в настоящий момент нет спроса на проблемы подобного рода или, точнее говоря, на Шона Харрисона.

– Оливия, почему ты считаешь этих людей своими друзьями? – спросил Шон.

– Ну, потому что они живут рядом со мной. Мы… мы всегда были друзьями.

– Если они твои друзья, то что они дают тебе?

– Ну… Я даже не знаю.

– Они относятся к тебе с уважением?

– Нет.

– Тебе нравится общаться с ними?

– Думаю, что… нет.

– Ты их иногда боишься?

– Да.

– Но ты все равно называешь их своими друзьями?

– Нуда.

– Дело в том, что у меня сложилось такое впечатление, будто ты постоянно с ними воюешь. Словно эти так называемые друзья на самом деле твои враги.

– Да, доктор. Порой так оно и есть.

– Зови меня Шоном. Мы ведь с тобой добрые друзья.

Оливия хихикнула.

– Достаточно нам поговорить по телефону всего одну минутку, и я уже запросто могу назвать тебя своим другом. Знаешь, Оливия, почти каждый из нас может сказать, что у него человек сто друзей, но сколько из этих ста человек будут настоящими друзьями? – задал Шон риторический вопрос.

– Десять? – предположила Оливия. Шон зашел с другой стороны.

– Оливия, что означает для тебя слово «друг»?

– Ну… м-м-м… хороший человек, на которого можно положиться, интересный собеседник?..

– Меня не спрашивай – у меня свое представление о том, что такое «друг». Но я скажу тебе вот что: почему бы тебе не перечислить на листке бумаги те качества, которые входят в понятие «друг»? То, что ты ожидаешь от своих друзей. Возможно, твои ожидания будут совсем скромными, бога ради. Однако если человек не оправдывает даже эти скромные ожидания, то я не стал бы называть его своим другом.

– Действительно, – согласилась Оливия.

– Я бы стал одалживать ему деньги или одежду.

– Да, – нерешительно отозвалась Оливия.

– Я бы не стал с ним общаться.

– Вы правы. Да, вы правы.

– А все потому, Оливия, – Шон выдержал эффектную паузу, – что я достоин большего. Все мы достойны большего.

Он вздохнул.

– Оливия, эти люди не друзья тебе, – сказал он. – Если, конечно, ты не считаешь, что друг – это тот, кто использует и унижает тебя. Кто крадет у тебя хоть частичку самоуважения.

– Верно.

– Нет, Оливия, эти люди тебе не друзья. Разве ты не достойна гораздо большего?