начать обучать его английскому, транскрибируя произношение элегантными тибетскими значками. Примерно через час снова появился Супон Кенпо и теперь уже твердо напомнил своему хозяину о необходимости поесть. Мне он тоже предложил тарелку с пирожками, белым хлебом и козьим сыром. Когда же я скромно отказался, Супон завернул угощение в белую салфетку и дал мне его с собой.
Однако далай-лама еще не хотел заканчивать беседу: он умолял Кемпо подождать еще немного. Настоятель кивнул и с улыбкой удалился. Мне показалось, он любил мальчика как родной отец. Этот седовласый старец выполнял те же функции при тринадцатом далай-ламе и до сих пор находился на службе. Видимо, он зарекомендовал себя исключительно верным человеком, ведь в Тибете при смене хозяина менялись все слуги.
Прощаясь, далай-лама пригласил меня посетить его семью, летом жившую в Норбулингка, и подождать в их доме, пока он пошлет за мной. При расставании юноша потряс мне руку — по-европейски, возможно, впервые в жизни.
У меня в голове не укладывалось: я провел пять часов в обществе Бога-Короля земли лам! Садовник запер за мной ворота, а охранник, уже не раз сменившийся с момента моего прибытия, с некоторым удивлением салютовал оружием. Я медленно возвращался верхом в Лхасу, и только белый сверток с пирожками свидетельствовал: случившееся не приснилось мне. Но даже друзья мои вряд ли поверили бы в происшедшее…
Естественно, я гордился своими новыми обязанностями. Обучать наукам западного мира умного парня, правителя страны, по размерам равной Франции, Испании и Германии, вместе взятыми, представлялась интереснейшей задачей, если не сказать больше.
Тем же вечером я прочитал описания конструкций реактивных самолетов — о них спрашивал мой ученик, а ответов я дать не мог и пообещал удовлетворить его любопытство при нашей следующей встрече.
Время шло. Я всегда тщательно готовился к нашим урокам, стремясь сделать обучение моего любознательного студента системным.
Его ненасытное любопытство часто ставило меня в трудное положение. Он порой интересовался совершенно неожиданными вещами, а я не всегда мог дать исчерпывающее объяснение. Например, при обсуждении атомной бомбы мне пришлось предварительно рассказать об элементарных частицах. Это привело к беседе о металлах, для определения которых в тибетском языке нет общего термина. Я подробно рассказал о них, вызвав тем самым массу других вопросов.
Моя жизнь в Лхасе вступила в новую фазу. Чувство неудовлетворенности исчезло. Я не забросил и свои прежние занятия: сбор новостей для министерства и составление карт. Дня не хватало: часто приходилось работать до поздней ночи. Времени для отдыха и удовольствий не оставалось. Мне надлежало являться по первому требованию далай-ламы. На приемах я теперь появлялся не утром, а только во второй половине дня. Но обделенным себя не чувствовал. В моей жизни наконец появилась цель! Часы, проведенные с учеником, духовно обогащали не только его, но и меня. Он рассказывал много интересного об истории Тибета и буддизме. Тут он являлся экспертом. Часами мы дискутировали на религиозные темы. Юноша весьма надеялся сделать меня буддистом и рассказывал о книгах, содержащих описания древних способов отделения души от тела. История Тибета изобиловала легендами о святых, чьи души самостоятельно действовали на расстоянии многих сотен миль от их физических тел. Далай-лама верил: исполняя предписанные ритуалы, он сможет, оставаясь в Лхасе, незримо присутствовать и влиять на события, например, в Самье. Набравшись достаточно опыта, мальчик собирался послать меня туда и давать мне указания из Лхасы. Помню, я со смехом ответил: «Ну хорошо, Кундун, если ты сможешь такое сотворить, я тоже стану буддистом».
К сожалению, мы так и не приступили к религиозному эксперименту. Начало нашей дружбы омрачила политическая напряженность. Тон пекинского радио становился все более вызывающим. Чан Кайши уединился со своим правительством на Формозе. В Лхасе Национальная ассамблея проводила одно заседание за другим. Формировались новые воинские подразделения. В Шо проводились парады и военные учения. Сам далай-лама освятил новые военные знамена.
Английский радист Фокс не успевал отдыхать: обучал тибетцев радиоделу. В каждом военном подразделении планировалось завести хоть один радиопередатчик.
Тибетская Национальная ассамблея, принимавшая все важные политические решения, состояла из пятидесяти гражданских и монастырских чиновников. Председательствовали четыре настоятеля из Дребунга, Сера и Гандена. При каждом находились монах и финансовый секретарь. Другие члены Национальной ассамблеи служили в различных правительственных органах. Ни один из четырех министров кабинета в ассамблею не входил. По конституции, кабинет собирался в соседней палате и просматривал все решения ассамблеи, но не имел права вето. Окончательное решение любого вопроса зависело от далай- ламы или, в случае его несовершеннолетия, от регента. Естественно, никому даже в голову не приходило обсуждать распоряжения, исходящие с самого верха.
Раньше ежегодно проводилась так называемая Великая национальная ассамблея. Она состояла из официальных лиц и представителей гильдий портных, каменщиков, ковроделов и т. д. Затем эти ежегодные форумы, собиравшие до пятисот человек, постепенно сошли на нет. Вся полнота власти сосредоточилась в руках регента.
В трудные времена люди часто обращались за помощью к Государственному оракулу. Его предсказания были туманны и не помогали поднять дух народа. Обычно он говорил: «Сильный враг угрожает нашей священной земле с севера и востока». Или: «Наша религия в опасности». Консультировал он тайно, но суть его предсказаний просачивалась сквозь стены и становилась достоянием народа, разлетаясь по окрестностям в виде слухов. Город, переполненный ими, гудел, словно улей: военная сила противника превозносилась до небес. Настал 'звездный час предсказателей будущего: каждого тибетца интересовала судьба страны и его собственная. Чаще обычного люди обращались за советом к богу, наблюдали за приметами, высматривая в любом событии хорошее или плохое предзнаменование. Дальновидные граждане заранее начали отсылать ценности на юг или в отдаленные поместья. Но в целом народ верил: боги помогут ему, а чудо убережет Тибет от войны.
Национальная ассамблея трезво оценивала ситуацию. До нее наконец дошло: изоляционизм — сам по себе большая угроза для страны. Настало время установить дипломатические отношения с другими государствами и известить их о стремлении Тибета оставаться независимым. Прежде Китай величал Тибет одной из своих провинций, и никто не возражал. Газеты и радио могли говорить о Тибете что заблагорассудится, а Лхаса молчала. Следуя политике полного нейтралитета, официальные лица отказывались вступать в диалог с окружающим миром. Теперь же все поняли опасность такого положения и значение пропаганды. Каждый день радио Лхасы вещало на тибетском, китайском и английском языках, давая оценку политической ситуации с точки зрения народа Тибета. Правительство направило делегации в Бэйпин, Дели, Вашингтон и Лондон. Их членами стали религиозные лидеры и знатная молодежь, владевшая английским. Однако им не удалось уехать дальше Индии из-за нерешительности лхасских чиновников и интриг великих держав.
Молодой далай-лама понимал сложность положения, но надеялся на мирный исход дела. При наших встречах я наблюдал, какой живой интерес молодой правитель проявлял к политическим событиям. Мы всегда беседовали наедине в нашем маленьком кинотеатре, и по некоторым незначительным деталям я догадался: он всегда с нетерпением ждал моего прихода. Иногда Кундун бежал через сад мне навстречу, счастливо улыбаясь и протягивая вперед руки. Он называл меня другом, а я, испытывая к юноше самые теплые чувства, всегда старался выказать ему уважение, подобающее будущему королю Тибета. Мы с ним изучали английский, географию и арифметику. Мне надлежало также следить за его кинотекой и рассказывать о событиях в мире. По собственной инициативе далай-лама повысил мой оклад. Хотя по конституции он еще не имел права отдавать приказы, ему стоило только выразить пожелание, и оно тотчас исполнялось.
Парень постоянно поражал меня своей жаждой познаний, неутомимостью и трудолюбием. Если в качестве домашнего задания я давал ему на перевод десять предложений, он обычно переводил двадцать. Подобно большинству тибетцев, Живой Будда быстро усваивал иностранные языки. Как правило, лхасские аристократы и бизнесмены владели монгольским, китайским, непальским и хинди. Далай-ламе трудно давался только звук «Ф», которого в тибетском нет. Поскольку я сам знал английский далеко не блестяще,
