которого верил всю жизнь. Вера, которую, как казалось Фрэнсису, он потерял, вернулась к нему, наполнила теплом и светом все самые темные и замерзшие уголки его души.
Улыбнувшись, Фрэнсис взглянул на часы: половина восьмого. К половине двенадцатого он вполне успевал приехать в Сиэтл и потом утром в понедельник успевал вернуться сюда к завтраку.
Превосходно.
Он выглядел совсем мертвым.
Взгляд Мадлен упал на экран монитора. Неровная зеленая зигзагообразная линия криво проходила через матовый экран, повинуясь лишь собственной прихоти. Под ней проходила розовая линия.
Мадлен тяжело вздохнула и провела рукой по волосам, затем склонилась над постелью Энджела. Стул со скрипом проехал по линолеуму пола. Рядом на тумбочке стояла тарелка с остывшим картофельным пюре с подливкой.
Она понимала, что тарелку принесли сюда по ошибке: Энджелу нельзя было есть ничего подобного. Но отчего-то никто не приходил забрать тарелку, никому не было до этого дела. Никто не понимал, насколько тяжелое у него положение. И вообще сложилось мнение, что пациент Энджел Демарко нечувствителен к противным запахам.
Он то ненадолго приходил в сознание, то вновь отключался. Иногда открывал глаза и пробовал шевельнуть пальцами – тогда Мадлен догадывалась, что он силится сказать что-то. Она вытаскивала из его горла трубку, но, как правило, Энджел опять впадал в забытье – что-то нечленораздельно бормотал, смеялся, плакал.
Как и обычно, Мадлен просидела возле него около часа – уже после того как завершилось ее дежурство. Она часто теперь находилась в палате Энджела: старалась заставить его бороться за жизнь, старалась внушить ему уверенность в успех операции, в успех, в который не слишком верила сама.
Мадлен отвела волосы с его вспотевшего лба.
– ...Вчера вечером мы с Линой смотрели один из твоих фильмов. Нам он показался... очень интересным. Поскольку ты сейчас без сознания, думаю, что могу говорить с тобой откровенно. Собственно, фильм совершенно ужасный – все это нескончаемое насилие, кровь, секс. Но Лине понравилось. Да и ты играл отлично. Она считает, что ты потрясающий актер. Правда, мне она ничего такого не говорила. Она вообще уже несколько дней со мной не разговаривает.
Мадлен, почти не осознавая, что делает, гладила Энджела по щеке, смотря застывшим взглядом в небольшое окно больничной палаты, за которым бесновался ветер, размывая потоки дождя по стеклу. Казалось, будто улица покрыта сплошной пеленой черно-серого цвета. Наверное, надвигалась гроза.
Мадлен продолжила свой монолог, надеясь, что каким-то чудодейственным образом слова ее проникнут в спящее сознание Энджела. Может быть, ее голос – это та ниточка, держась за которую он сумеет выбраться в реальный мир.
– Даже не представляю, Энджел, что и делать с ней. Она то спокойная, то вдруг взрывается, как бомба. Что я ни делаю, все не так. У нее серьезные проблемы и мне...мне нужна твоя помощь.
Внезапно Мадлен поняла, что своими словами не просто пытается вернуть Энджела к жизни, что она делится с ним самыми сокровенными мыслями.
Она поднесла руку к глазам, посмотрела на свои дрожащие пальцы. О Господи...
Когда же все это произошло? Когда она вновь начала верить этому человеку?
Мадлен и сама хотела разобраться в этом. Как-то само собой так получилось, что всю последнюю неделю она думала об Энджеле как об отце Лины. Не в каком-то абстрактном – биологическом – смысле слова, а в более глубоком. Как о родном
Не могла же она и впрямь рассчитывать на Энджела Демарко. Неужели первый урок общения с ним ничему не научил Мадлен?
«Может, это не он, а именно я нахожусь сейчас в состоянии комы?» – с улыбкой спросила она сама себя.
Но прежде чем Мадлен успела сказать что-нибудь еще, она услышала, как ее вызывают по больничной селекторной связи. Подняв телефонную трубку, Мадлен попросила соединить ее.
После первого же звонка Мадлен подняла трубку.
– Алло?
– Мэдди? – голос был искажен помехами на линия, но тем не менее она без труда узнала его.
– Фрэнсис? Ты откуда?
– Уезжаю из Портленда. Может быть, встретимся вечером у тебя дома?
В черном непроницаемом небе громыхнула гроза. Облака пронзила вспышка молнии. Справа от дороги поднимались стеной казавшиеся в этот час совершенно черными ели и сосны. Слева угадывалась расщелина, край которой был обозначен ограждением серебристого цвета. По склону холма шла дорога, уходившая все вниз и вниз, часто и неравномерно петляя.
Подавшись чуть вперед, Фрэнсис рукавом вытер внутреннюю сторону сильно запотевшего лобового стекла, стараясь получше разглядеть дорогу. Чтобы оно совсем не затуманилось, Фрэнсис держал боковое окно полуоткрытым, и от этого в машине было холодно. Обогреватель в который уж раз вышел из строя. Из стареньких динамиков слабо доносился голос Пола Маккартни, заглушаемый звуками музыки и грозовыми помехами.
Дождь стучал по крыше машины, потоки воды стекали по бокам лобового стекла, через открытое боковое окно капли дождя попадали в лицо Фрэнсису. Он боялся отнять от руля даже одну руку, чтобы стереть эти капли. Они затекали под свитер, холодили шею.
Он почти сплющил нос о стекло, стараясь лучше видеть дорогу перед собой. Обеими руками Фрэнсис
