Он бы не то что душу, он бы и все, что за душой, отдал бы, только бы не трястись осиновым листом при каждом мелком правонарушении.

Миша сгорал от нетерпения: когда уже эта колымага дотащится до точки. Лишь бы не сломалась. Вон как мотор скрежещет. Дождь продолжал идти, но пробки после поворота с окружной дороги начали рассасываться, и «москвич» затрусил проворнее. Вот наконец и огни родных «Куполов», вот и въезд в заповедник. Неожиданно что-то с грохотом обрушилось на капот, и Миша с ужасом увидел, что через переднее стекло на него смотрят желтые глаза в окружении косматой козлиной хари. Ох, да это же дьявол, до чего оказался легок на помине. Лиммер резко, со скрежетом затормозил. «Москвич» повело на скользкой дороге, и он стал заваливаться на правый бок. Хорошо, что скорость была невысокая, и Миша успел выскочить. В свете фонарей он разглядел насквозь промокшего козла, за которым гнались двое в масках, явно не ангелы. В самом заповеднике происходила какая-то возня: блеяние, фырканье, топот. Сквозь шум дождя послышался трубный голос ишака. Миша напряг зрение. Темные человеческие фигуры метались по заповеднику, сгоняя скот в стадо. Он увидел черное жерло фуры, в которое, скользя по мокрому настилу, поднимались животные, растворяясь в кромешном его мраке. Он вспомнил картинку Ноева ковчега из «Библии для детей», которую читала ему в детстве мама. Там, на картинке, вот под таким же дождем все твари по паре поднимались в ковчег. С одной разницей: там они поднимались добровольно, а Ной с сыновьями стоял в отдалении и наблюдал за погрузкой. Тут же наблюдался явно насильственный характер принудительной эвакуации. Мишу озарило…

Озаренный и мокрый до нитки Миша влетел в помещение кафе. Взгляды всех присутствующих устремились на него. Он идентифицировал Аполлонского, которого раньше видел только на фото и в телесюжетах, и закричал, обращаясь к нему:

— Семен Аркадьич, там ваших козлов экспроприируют!

— Экс-чего? — не понял Аполлонский.

— П…ят их, п…ят! — перевел ему на родной язык Подлипецкий.

— Успокойтесь, Миша, — осадил его Иванько. — Эти козлы теперь городские.

— А вот тут ты ошибаешься, Ебанько! — взвился Аполлонский. — Земля, может, и городская, но козлы по ней мои ходят! Они у меня все в описи имущества зафиксированы, и ни один м…дак до них пальцем не должен дотрагиваться!

— Так ваших козлов сейчас там за все места трогают! И не просто трогают, а в фуру втаскивают насильно. Несмотря на оказываемое сопротивление!

Изрыгая ругательства, Семен Аркадьич бросился к выходу. За ним бежал охранник, на ходу раскрывая зонт. Миша едва поспевал за ними: бег не был его любимым видом спорта. Остальные обреченно потрусили за авангардом. Только мама Лиммер сочла возможным остаться на месте: не женское это дело — козлов отбивать. Сачков побежал было вместе со всеми, но по ходу почему-то отклонился в сторону паркинга.

Когда вся честная компания достигла фуры, ее двери уже были закрыты, двигатель заведен, и водитель пытался стронуться с места. Фура буксовала — засыпанный гравием строительный въезд, хоть и был рассчитан на многотонные грузовики, но безнадежно раскис под ударами стихии.

— Стоять! — заорал Аполлонский, кидаясь на фуру, как Александр Матросов на амбразуру фашистского дзота. Его огромная фигура с раскинутыми руками в свете фар показалась Мише устрашающей, как леший из русских сказок.

И тут между Аполлонским и кабиной фуры из земли брызнул фонтан. Он взметнулся в небо как камчатский гейзер. Сеня едва успел отскочить, хоть и облитый грязью с головы до ног. А фонтан все рос и ширился, обливая фуру, заливая весь склон заповедника, устремляясь вниз, к «Куполку».

— Уе…вай, мужики! — скомандовал Аполлонский, но все уже и так бежали, опередив командира.

— Предупреждал же я эту овцу из «Рогов и копыт»: не строй на горке, не строй! — кричал, перекрывая шум воды и дождя, Сеня. — Русским языком говорил — речка там под землей, себя утопишь, меня утопишь!

Шум усиливался, превращаясь в рокот. Обернувшись, Миша увидел, как фура сначала изогнулась, а потом начала сползать вниз по склону, задом, как гусеница, нанюхавшаяся кокаина. Она сползала и сползала под напором воды, пока не уперлась торцом в стену «Куполка», а носом — в подножье холма, и опрокинулась, перекрывая собой путь воде, устремлявшейся в обход построек, к прудам. Из фуры слышались крики животных вперемежку с людскими криками. Брезентовое покрытие ходило ходуном. Наконец то ли тент лопнул под давлением тел и туш, то ли взрезали его, но только из него стали высыпаться люди и звери.

В небе над всей этой инфернарией застрекотал вертолет, освещая прожектором место бедствия. Из вертолета стали выпадать и разворачиваться парашюты: это десантировалась команда быстрого реагирования «Ремикса», базирующаяся в ближайшем Подмосковье. Миша почувствовал себя героем боевика, ключевым персонажем, меняющим ход истории.

Надежда Федоровна Лиммер не находила себе места. Она шагала по кафе из угла в угол, нетерпеливо ожидая возвращения мужской компании, а главное — Мишеньки, бедного ее Мишеньки. Как он похудел, осунулся, обносился… Но этот блеск в глазах, это не присущая ему раньше решительность, это стремление поспеть за лидером! Он становится настоящим мужчиной, ее мальчик!

Она вспоминала, как в детстве Миша часто падал, зацепившись ногой за ногу. Как испугался козу на бабушкином огороде и после этого напрочь отказался пить такое полезное козье молоко. Этот испуг долго преследовал его, мальчик рос очень робким. Но мозг его был развит не по годам. Все учителя восхищались ее ребенком, его математическими и лингвистическими способностями. Ах, если бы не эта робость! Но нет же, нет, ради нее он отбросил все свои страхи и пошел на преступление! Ах, какая же она дура, зачем же надо было лезть в этот гадюшник, в это, с позволения сказать, товарищество! А что было делать, если даже в МГУ стали принимать по результатам ЕГЭ! А какие доходы у завкафедрой? Ни-ка-ки-е! Теперь все поставлено на кон у Аполлонского! Или ее мальчик — пан, или совсем пропал. И она вместе с ним! Ну что же, что же они не возвращаются!

У мамы Лиммер пересохло в горле. Она подошла к барной стойке в надежде обнаружить если не бутилированную воду, то хотя бы водопроводный кран. Надежда встала на цыпочки, перегнулась через стойку и стала шарить вслепую по внутренней полке. Ее рука наткнулась на что-то теплое, живое и колючее, подозрительно похожее на ощупь на мужское лицо. Надежда непроизвольно завопила. Но то, что было внутри, испугалось, похоже, не меньше. Послышался стук, и с полки на пол выпал лысый мужчина в семейных трусах. К груди он прижимал одеяло в темном цветастом пододеяльнике, пытаясь одновременно прикрыть обнаженные волосатые ноги в серых носках. Мама Лиммер опознала в нем бессменного уборщика паркинга — по совершенно лысой голове.

— Что, что вы здесь делаете? — грозно спросила Надежда.

— Не губите, дамочка, не губите. Спал я тут. Мне ведьма сказала, чтобы не ночевал я сегодня ночью в паркинге, что туда вся нечисть нагрянет. А куда мне идти? Идти мне некуда. Было бы лето, вон на лужке под деревом переночевал бы. А с нынешней погодой того и гляди в речку смоет. Вот я и вспомнил, что в кафе за баром полки широкие, думаю, ночку переночую, а там посмотрим…

— Какая ведьма? Вы что — напились?

— Что вы, дамочка! Трезвый я, трезвый как стеклышко. Хотите дыхну?

— Нет уж, увольте.

— Ну тогда давайте я по барной стойке пройду, прямо по краешку, чтобы вы убедились, что я не пил.

Путяну резво вскочил на стойку и пошел по краю, балансируя как канатоходец. Надежда попыталась остановить его, схватила за ногу и стала стаскивать со стойки. Путяну сопротивлялся. Он желал доказать свою совершенную трезвость. Вдруг он замер, глядя за спину Надежды. Она оглянулась. Через распахнутую