– Нет, мне кажется, он заинтересовался. Но он не соглашается ехать в Мюнхен, а нам нужно, чтобы дело было сделано к следующему уикенду.

– Опять ты начитался «Крестного отца»[57], Ривз. Придумай что- нибудь с револьвером.

– Револьвер производит шум, – произнес Ривз без тени юмора. – Я вот о чем… либо я ищу кого-то другого, Том, либо… Джонатана придется уговорить.

Его невозможно уговорить, подумал Том, и произнес довольно нетерпеливо:

– Уговорить можно только с помощью денег. Если и это не сработает, то ничем не могу тебе помочь.

Том с неудовольствием вспомнил о посещении Плиссо. Стали бы они с Элоизой гнуть спину и напрягаться в течение почти трех дней, если бы не нуждались в двадцати пяти тысячах франках в год, которые Жак Плиссо выдавал Элоизе на содержание?

– Боюсь, если ему еще заплатить, – сказал Ривз, – он попросту выйдет из игры. Я, кажется, говорил тебе, что остальные деньги не смогу достать, пока он не сделает второе дело.

Том считал, что Ривз вообще не разбирается в таких людях, как Треванни. Если Треванни заплатить сполна, он либо сделает дело, либо вернет половину денег.

– Если тебе придет что-нибудь в голову насчет него, – чувствовалось, что Ривз с трудом подбирает слова, – или если ты знаешь кого-нибудь, кто мог бы это сделать, позвони мне, ладно? Через день-другой…

Том вздохнул с облегчением, когда разговор закончился. Он покачал головой и прищурился. От идей Ривза Мино у Тома частенько возникало такое ощущение, будто он погружается в мир грез, не имеющий ничего общего с реальностью.

Элоиза оседлала спинку желтого дивана, одной рукой нежно ее касаясь, а в другой держа бокал с шампанским. Усевшись поудобнее, она помолчала, а потом изящным движением подняла бокал:

– Grace a toi се week-end etait tres reussi, mon tresor![58]

– Спасибо, дорогая!

Да, жизнь снова прекрасна, они снова одни, и стоит им только захотеть, они и за ужином будут сидеть босиком. Свобода!

Том думал о Треванни. На Ривза ему вообще-то наплевать. Тот всегда на всем экономит либо успевает вывернуться в самую последнюю минуту, когда ситуация становится слишком опасной.

Но Треванни… тут есть какая-то тайна. Том стал размышлять, как бы ему поближе сойтись с Треванни. Ситуация сложная, потому что ему было известно, что Треванни он не нравится. Но ничего другого, кроме того, чтобы попросить Треванни вставить картину в раму, Том придумать не смог.

Во вторник он отправился в Фонтенбло и сначала зашел в художественный магазин Готье, чтобы купить подрамники. Том подумал, что Готье может сообщить какие-нибудь новости о Треванни, рассказать что- нибудь о его поездке в Гамбург, ведь Треванни явно консультировался с врачом. Том сделал покупки у Готье, но тот так и не вспомнил про Треванни. Уже уходя, Том спросил:

– А как поживает наш друг – мсье Треванни?

– Ah oui[59]. На прошлой неделе он ездил в Гамбург, показаться специалисту.

Готье уставился на Тома своим стеклянным глазом, тогда как его настоящий глаз поблескивал и казался немного печальным.

– Насколько я знаю, новости не очень хорошие. Может быть, даже похуже, чем то, что говорят ему здешние врачи. Но духом он не падает. Вы ведь знаете этих англичан, они никогда не обнаруживают своих истинных чувств.

– Жаль, что ему хуже, – заметил Том.

– Да, что поделаешь, – так он мне сам сказал. Но он держится.

Том сложил подрамники в машину и достал портфель, лежавший на заднем сиденье. Он взял с собой акварель, чтобы Треванни вставил ее в рамку. Возможно, разговор с ним сегодня и не получится, думал Том, но у него будет еще одна возможность увидеться с Треванни, так как ему придется заехать за своей картиной еще раз. Том добрался пешком до улицы Саблон и вошел в магазин. Треванни разговаривал с какой-то женщиной, прикладывая деревянный образец к верхнему краю офорта. Он взглянул на Тома, и Том понял, что тот его узнал.

– Возможно, она и кажется тяжеловесной, но с белым паспарту… – говорил Треванни. У него было довольно хорошее произношение.

Том пригляделся к Треванни, нет ли в нем перемен – быть может, появились признаки тревоги, – но ничего не заметил. Наконец, дошла очередь до Тома.

– Bonjour. Доброе утро, – улыбаясь, произнес Том. – Том Рипли, если помните. Я был у вас в гостях… в феврале, кажется? На дне рождения вашей жены.

– Ах да.

Том не заметил в лице Треванни каких-либо изменений с того вечера в феврале, когда тот сказал: «Как же, как же, я о вас слышал».

Том раскрыл портфель.

– У меня есть акварель. Это работа моей жены. Я бы хотел вставить ее в узкую темно-коричневую рамку, паспарту – скажем, не шире двух с половиной дюймов снизу.

Треванни переключил свое внимание на акварель, которая лежала на разделявшем их изрезанном прилавке.