срока. Джонатан понимал, что его смерть будет как падение со скалы. Всякий раз, пытаясь «подготовиться», он не мог сосредоточиться. В душе он ощущал себя все еще тридцатичетырехлетним, и ему хотелось жить.

Дом Треванни, казавшийся в сумерках серо-голубым, стоял темный, без света. Дом был довольно мрачный, и, когда пять лет назад Джонатан и Симона его купили, им это казалось забавным. «Дом Шерлока Холмса», – так обычно называл его Джонатан, когда они сравнивали его с другими домами в Фонтенбло. «А мне все равно нравится „дом Шерлока Холмса»', – сказал как-то Джонатан. Сейчас ему вспомнились эти слова. На вид дом казался постройки 1890 года. Он производил такое впечатление, будто внутри есть газовые горелки и полированные перила, хотя, когда они перебрались в него, то не нашли там ни одного полированного деревянного предмета. Между тем им казалось, что интерьеру можно придать очарование рубежа веков. Комнаты были маловаты, но планировка интересная; сад, занимавший прямоугольный участок, весь зарос одичавшими кустами роз, но поскольку розы уже были посажены, оставалось лишь привести их в порядок. Небольшой зубчатый стеклянный портик над выходом в сад наводил на мысль о Вюйаре и Боннаре[25]. Но теперь Джонатана вдруг пронзила мысль, что за те пять лет, что они живут в этом доме, им так и не удалось избавиться от ощущения мрачности. Да, новые обои оживят спальню, но это лишь одна комната. Они еще и за дом не расплатились, и выплачивать им оставалось еще три года. Квартира, вроде той, в которой они жили в Фонтенбло в первый год после свадьбы, обходилась бы им дешевле, но Симона привыкла жить в доме с небольшим садом. В Немуре у нее всегда был сад, да и Джонатан, как англичанин, ничего не имел против. Он никогда не жалел о том, что на дом уходит столь значительная часть их дохода.

Поднимаясь по ступенькам, Джонатан думал не столько о деньгах, которые нужно было выплатить, сколько о том, что он, очевидно, умрет здесь. Более чем вероятно, что в другом, более светлом доме, ему с Симоной жить уже не придется. Он думал о том, что «дом Шерлока Холмса» стоял несколько десятилетий до того, как он родился, и будет стоять еще десятилетия после того, как он умрет. Он чувствовал, что ему было назначено судьбой выбрать этот дом. В один прекрасный день его вынесут отсюда, может быть, еще живого, но при смерти, и в этот дом он уже никогда не войдет.

К удивлению Джонатана, Симона оказалась на кухне. Она сидела за столом с Джорджем и играла с ним в карты. Улыбнувшись, она посмотрела на него, и в ее взгляде Джонатан прочитал вопрос: звонил ли он днем в парижскую лабораторию? Но спросить это в присутствии Джорджа она не решилась.

– Старый мошенник закрыл сегодня магазин рано, – сказала Симона. – Не было покупателей.

– Хорошо! – весело отозвался Джонатан. – Как идут дела в игорном доме?

– Я выигрываю! – произнес Джордж по-французски.

Симона поднялась и вышла вслед за Джонатаном в прихожую, куда он вернулся, чтобы повесить пальто. Она вопросительно смотрела на него.

– Нет никакого повода для беспокойства, – сказал Джонатан, но она поманила его за собой, и они перешли в гостиную. – Кажется, чуточку похуже, но я себя хуже не чувствую, так стоит ли об этом говорить? Надоело. Выпьем лучше чинзано.

– Ты ведь переживал из-за этого, правда, Джон?

– Да, это правда.

– Хотела бы я знать, кто затеял всю эту историю. – Ее глаза сузились от злости. – Грязная история. Готье так и не сказал тебе, кто распустил слух?

– Нет. Готье говорит, что произошла какая-то ошибка, кто-то сгустил краски.

Джонатан повторил то, что уже говорил Симоне раньше. Но он знал, что это не ошибка, а точный расчет.

Джонатан стоял у окна спальни на втором этаже и смотрел, как Симона развешивает в саду белье – наволочки, пижамы Джорджа, дюжину носков, две белые ночные рубашки, лифчики, его бежевые рабочие штаны. Не было лишь простыней, которые Симона отдавала в прачечную, потому что предпочитала хорошо выглаженное постельное белье. На Симоне были твидовые слаксы и тонкий красный облегающий свитер. Она доставала из большой овальной корзины кухонные полотенца и прикрепляла их к веревке прищепками. Было видно, что у нее сильное, гибкое тело. Стоял приятный солнечный день, в легком ветерке чувствовалось приближение лета.

Джонатан увильнул от поездки в Немур и от обеда с Фусадье, родителями Симоны. Они с Симоной ездили туда, как правило, через воскресенье. Если за ними не заезжал брат Симоны Жерар, то они добирались до Немура автобусом. Потом плотно обедали в доме Фусадье вместе с Жераром, его женой и двумя детьми, которые также жили в Немуре. Родители Симоны всячески старались угодить Джорджу и всегда готовили для него подарок. Около трех часов дня отец Симоны Жан-Ноэль включал телевизор. Джонатану чаще всего было скучно, но он ездил с Симоной, потому что так было принято, и еще потому, что уважал сплоченность французских семей.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросила Симона, когда Джонатан сказал ей, что не поедет.

– Да, дорогая. Просто я сегодня не в настроении, да и хотел бы землю подготовить для помидоров. Почему бы тебе не поехать с Джорджем?

И днем Симона с Джорджем уехали на автобусе. Симона сложила в маленькую красную кастрюлю остатки b?uf bourguignon[26], так что Джонатану оставалось лишь разогреть ее, когда он проголодается.

Джонатану хотелось побыть одному. Он думал о загадочном мистере Уистере и его предложении. Джонатан вовсе не собирался звонить сегодня Уистеру в «Черный орел», хотя он чувствовал, что Уистер оставался еще там, ярдах в трехстах, не больше. У него не было намерения вступать в контакт с Уистером, хотя сама эта идея казалась на удивление привлекательной и волнующей, – как гром среди ясного неба, как луч света в его однообразном существовании, – и Джонатану хотелось посмотреть, что будет, а возможно, и даже извлечь из всего этого какое-то удовольствие. У Джонатана возникло также чувство (доказательств тому было достаточно), что Симона читала его мысли или, по крайней мере, знала, когда он чем-то бывал озабочен. В это воскресенье он мог показаться ей рассеянным и не хотел, чтобы Симона заметила его состояние и спросила у него, в чем дело. Поэтому Джонатан усердно работал в саду и мечтал. Он думал о сорока тысячах фунтов. Этой суммы вполне бы хватило, чтобы сразу расплатиться за дом и еще за пару вещей, которые они взяли в кредит, покрасить внутри дома то, что требовало покраски, купить телевизор, отложить какую-то сумму Джорджу на университет, накупить новой одежды Симоне и себе… ах! как сладостно мечтать! Все тревоги отходят на задний план! Он подумал о мафиози. Допустим, их даже двое, – крепко сбитые, темноволосые головорезы. В минуту, когда их настигает смерть, они вскидывают руки и тут