мужества, чтобы заговорить.

– Есть правда, мисс Сьюзен, они подставить мой муж… очень плохо, грубо, – вмешалась она, стесняясь своего английского, в котором практиковалась значительно меньше мужа, но, тем не менее, отчаянно взывая к Сьюзен. – Бунт – нет! Нет – есть правда. Мы сдули пара шин, бросили несколько яиц, – пожала она плечами, – есть не такая большая вещь. Нет? Не большое дело – так вы говорите? Потерять после этого работу – это не есть правильно. Эти забастовщики – они есть хорошие люди. Никто не хочет никому вредить.

Джуан Джимениз перевел красноречивый взгляд со своей жены на Сьюзен.

– Вы можете что-нибудь сделать для нас? – спросил он. – Может быть, поговорить с ними о нас? Скажите им: мы знаем, что нас подставили. Все, что нам нужно, это вернуть нашу работу и честное соглашение.

Он опустил взгляд себе под ноги и покачал головой, и Сьюзен поняла, как ей трудно оставаться равнодушной к разочарованности, которую он пытался сдержать, той несправедливости, с которой она боролась много лет, работая адвокатом. Она повернулась к Марку, ожидая от него какой-то поддержки.

Джуан Джимениз, Кармен Джимениз, Карлос – все они были «проданы», «подставлены», как они говорят. Ее клиент, скорее всего, инсценировал это все; в любом случае, поддержал.

Не связывая себя обязательствами, она сказала, что ей нужно время обдумать все и что позвонит им на другой день, с тоской понимая, что уже связала себя обязательствами, приехав сюда.

На мотоцикле Марка они ехали по улицам восточного Лос-Анджелеса. Она обнимала его за талию, и кровь стучала у нее в висках. Тупая боль давила на глаза, пульсировала в затылке и сползала на шею. Тактичности Марка вполне хватило, чтобы понять, что не надо ничего говорить. Надо дать ей возможность переварить то, что произошло и во что она вляпалась, обдумать все это, не отвлекаясь.

Господи, что за день! Что за долгий день. Было три часа утра. Город спал.

Они мчались через бедные кварталы центра мимо захудалых многоквартирных домов, мимо бездомных, которые сделали тротуары своим домом, собрав мешки с мусором, чтобы подложить их под голову в качестве подушек, а картонные коробки использовали в качестве столов. Они носили поношенные шерстяные шапки, драные перчатки и тяжелые пальто, несмотря на то, что еще было довольно тепло.

Сьюзен почувствовала, что кто-то смотрит на нее и с содроганием встретилась взглядом с человеком в белой майке, который высовывался из окна над магазином ликеров в старом кирпичном многоквартирном доме и пил пиво из бутылки.

«Ему повезло больше, чем бедным бродягам на улице с узелком в руке», – подумала она, и ее мысли переключились на Джуана Джимениза, Карлоса и других.

На что похожи их жилища.

В их стране было так много разных уровней жизни. Они были знакомы с верхним, бомбардируемые дразнящим подсознание рекламируемым изобилием. Видя этот уровень в кино и по телевидению, читая о нем в книгах и журналах, прилагали все усилия, чтобы достичь его тем или иным способом если не для себя, то хотя бы для своих детей.

Кроме бездомных, которые время от времени попадались ей на тротуарах. Они давно отказались от этой гонки, сдались, существуя за счет льготных талонов и благотворительности, едва существовали – можно было бы сказать, глядя на них.

Следом – рабочий класс, голубые воротнички, Джуаны Джименизы всего мира, пытавшиеся улучшить свою судьбу, сделать мир подобающим местом для своих детей, прикладывая для этого честные усилия и честный труд. И именно им достаются все шишки.

Сьюзен удивилась, когда Марк свернул на стоянку и заглушил мотор. Оглядевшись, она поняла, что они находились в районе цветочного рынка.

– Что мы здесь делаем? – спросила она, когда он обернулся к ней. – Сейчас же глубокая ночь.

– Ага, для тебя и для меня – да. Но для них – нет, – поправил он ее, показывая на суету другого мира, который окружал их.

Торговля была в самом разгаре. Привыкший работать при лунном свете, мир цветочного рынка не оживал до полуночи и не терял активности до начала работы большинства других рынков около семи или восьми часов утра.

Участок был так хорошо освещен, что совершенно не чувствовалось, что сейчас середина ночи. Везде стояли грузовики, туда-сюда сновали тележки, нагруженные букетами цветов, завернутыми в газеты и стоящими в пластиковых ведрах с водой. Люди перекусывали на ходу из вощеных бумажных пакетиков, которые продавали, скорее всего, с грузовика фирмы, занимающейся поставками продуктов, в паре ярдов отсюда. Вокруг царило оживление. Оживление и поразительное изобилие цветов, которыми оптовая торговля снабжала розничную.

– Мне бы хотелось купить тебе цветы, хоть немного, чтобы приободрить. Выбирай любые, какие понравятся, – сказал Марк, снимая шлем, слезая с мотоцикла и беря ее за руку, чтобы помочь слезть с седла.

Сьюзен сняла шарф, засунула его в карман и огляделась вокруг. Буйство красок и разнообразие растений, заполнявших пространство, могли очаровать и приободрить кого угодно.

«Почему тебя заполучила моя подруга, а не я?» – думала она.

Она хотела произнести это вслух. Это было бы грубо, честно, прямо, с некоторым оттенком юмора брызгами иронии. В этом проявилось бы то самое ее «я», которое она редко показывала. То «я», которое она хотела, чтобы он узнал. Ее переполняли чувства, и голова продолжала пульсировать болью.

Марк снял защитные очки, и его голубые глаза некоторое время смущенно и неуверенно изучали ее. Возможно, неуверенный в своих собственных желаниях, он как бы читал ее мысли и не понимал прочитанного. Сьюзен почувствовала силу притяжения. Это была та самая притягивающая сила, которую перехватила по дороге, внезапно прервав, ее подруга – сексуальная богиня. Сьюзен точно знала, как ей это удалось. И с этим трудно было конкурировать.

Пейдж – это «Пентхаус». А Сьюзен… Лоис Лэйн. Супермен, или, что, наверное, более соответствовало действительности, ее кудрявый светловолосый Кларк Кент взял ее за руку и повел в глубь цветочного рынка, где ее потрясла пьянящая смесь ароматов сотен разновидностей цветов. Какой бесподобный аромат получился бы, если бы все эти запахи можно было собрать в один флакон.

Оказалось, что Марка знают и любят многие торговцы, которые здоровались с ним, называя по имени, и предлагали то, что лучше всего покупалось, втихаря сбрасывая для него цену, – так, чтобы не слышали другие рабочие или клиенты. Не успели Марк и Сьюзен понять, что происходит, как уже были нагружены таким количеством завернутых в бумагу букетов цветов, которое не могли унести.

Он сказал, что любит, когда его окружают цветы, и, поскольку в розничных магазинах они были очень дороги и не слишком свежи, он приходил сюда пару раз в месяц и запасался ароматным товаром.

– Ну как, тебе получше? – спросил он, ловя ее взгляд, когда они завернули за угол в другой проход, одолжили тележку и погрузили в нее свою обильную добычу.

Ей было лучше. Головная боль не прошла, но как бы ушла вглубь. Она думала о французских тюльпанах, французских розах, ветках сирени и лилиях разнообразных видов: о белых, эффектно распустившихся на толстом зеленом стебле, о более изящных тигровых, о редкостных, изысканных «Джонис Энд», ярко-белых с малиновыми крапинками. Они набрали букеты переливчатых гибридно-синих дельфиниумов, ирисов, маленьких розочек, маргариток новых сортов и, из другой части света, высокие, выращенные в тропиках стебли имбиря и «райские птички», импортируемые с Гавайских островов. Среди их наиболее экзотических приобретений были косы чеснока, шарики брюссельской капусты, ягель, хвощ. Мир достаточной уменьшился для того, чтобы здесь можно было порадоваться свежим цветам, выращенным во всех уголках планеты: на Ямайке, в Африке, Австралии, Новой Зеландии, Израиле, Мексике, Голландии, Франции, на Востоке – чтобы можно было обменяться цветами, которые на своей родине не привлекают внимания, а здесь – экзотика, особенно когда не сезон.

По одной из сторон прохода, который назывался «Суэцкий канал», сидели американские торговцы цветами, а по другую – японские.

Марк объяснил, что японская сторона была очень интересной, так как по-прежнему сохраняла множество традиций. Большинство японцев, приехавших сюда во время войны, сами выращивали свой товар.