Задолго до рассвета я уже стоял в персиковом саду, том саду, где мы впервые встретились, и ожидал. Наконец Мари пришла, проскользнув между деревьями, подобно серой тени: она была завернута в какое-то одеяние серого цвета. О! Еще раз мы были вместе! Одни в совершенно уединенном местечке и тишине, которая обычно предшествует африканскому рассвету, когда ночные существа убегают в свои логовища, а те, что любят день, еще досыпают свой сладкий сон.

Она увидела меня и стояла некоторое время неподвижно, затем раскрыла объятия и прижала меня к своей груди, не произнося ни слова. Немного позже она заговорила шепотом:

— Аллан, я не должна долго здесь оставаться, так как думаю, что если мой отец обнаружит нас вместе, то в приступе бешенства он способен застрелить тебя.

И сейчас, как всегда, это обо мне она подумала, а не о себе…

— А тебя, моя дорогая? — спросил я.

— О, — ответила она, — это не имеет значения. Если бы я согрешила, тогда мне было бы больно. Я говорила тебе, Аллан, тогда, когда на нас напали кафры, что лучше было бы умереть, и посмотри, мое сердце сказало правильно.

— Неужели нет никакой надежды? — прошептал я. — Он действительно разлучит нас и заберет тебя в дикие края?

— Конечно, ничто не может отвратить его от этого… Однако, Аллан, еще есть надежда. Через два года, если я буду жива, я стану совершеннолетней и смогу выйти замуж за того, за кого пожелаю. И я клянусь, что не выйду ни за кого, кроме тебя, даже в том случае, если бы ты завтра умер.

— Я благословляю тебя за эти слова, — сказал я.

— Зачем? — сказала она просто. — Что же другое могла я еще сказать? А ты разве хотел бы, чтобы я надругалась над своим собственным сердцем и прошла через всю жизнь неверной и бесстыдной?

— Тогда и я принесу такую же клятву, как и ты, — перебил ее я.

— Нет, не клянись ни в чем. Пока я живу, я уверена, что ты будешь любить меня, но, если мне суждено быть взятой на тот свет, то мое желание заключается в том, чтобы ты женился на какой-нибудь хорошей женщине, ибо это плохо и неправильно, чтобы мужчина жил сам. С нами, девушками, дело другое… Но слушай, Аллан, ведь уже начали кукарекать петухи и скоро станет светло. Вы должны встретиться здесь с твоим отцом. Если представится возможность, я буду тебе время от времени писать, сообщая, где мы находимся, и как обстоят у нас дела. Но, если я не буду писать, то знай, что это только потому, что я не могу, или в связи с тем, что нет посланца, или потому, что письмо не дошло до адресата, так как мы едем в неизвестные края, в окружение дикарей.

— И куда вы собираетесь ехать? — спросил я.

— Я полагаю, что по направлению к большому порту, называемому Делагоа Бей, где управляют португальцы. Мой кузен Эрнан, сопровождающий нас, — она слегка задрожала в моих объятиях, — наполовину португалец. Он сказал бурам, что у него там есть родственники, написавшие ему массу прекрасных обещаний, утверждая, что они предоставят нам прекрасную землю для жительства, куда за нами уже не смогут потянуться англичане, которых он, Перейра, и мой отец страшно ненавидят.

— Я слышал, что там малярийный вельд и что вся страна кишит свирепыми кафрами, — сказал я со стоном.

— Вполне вероятно. Я этого не знаю и не опасаюсь. В конце концов, эта идея зародилась в голове моего отца, хотя, конечно, обстоятельства еще могут все изменить. Я попытаюсь уведомить тебя, Аллан, если же я не смогу, то, быть может, ты сам сможешь это разведать. Потом, потом, если мы оба будем живы, и ты будешь еще питать любовь ко мне, когда я стану совершеннолетней, ты присоединишься к нам и, что бы они не говорили и не делали, я выйду за тебя замуж и ни за какого другого мужчину. Если же я умру, что свободно может случиться, о… Тогда моя душа будет охранять тебя и ожидать до тех пор, пока ты не присоединишься ко мне под крыльями Всевышнего. Смотри, уже рассветает. Я должна идти… Прощай, моя любовь, моя первая и единственная любовь, пока в жизни или в смерти мы не встретимся снова, а встретимся мы обязательно…

Мы еще раз прильнули друг к другу и поцеловались, шепча какие-то ласковые слова, а затем она вырвалась из моих объятий и убежала. О! Когда я услышал звук ее шагов, замиравший на росистой траве, я ощутил, что мое сердце как будто вырывается из груди. Я много страдал в жизни, но я не думаю, чтобы когда бы то ни было я испытал более горькую боль, чем в тот час моего расставания с Мари.

Ибо, когда все сказано и сделано, какая еще может быть радость сильнее радости чистой первой любви и какая горечь бывает сильнее горечи ее потери?..

Через полчаса цветущие деревья Марэсфонтейна уже остались позади нас, а впереди замаячил выжженный вельд, черный, как ставшая для меня жизнь…

Двумя неделями позднее Марэ, Перейра и их компаньоны — небольшой отряд примерно до двадцати мужчин, тридцати женщин и детей, а также человек пятьдесят полукровок и готтентотов в качестве эскорта, отправились в переселение из своих домов в дикие края. Я ехал верхом до гребня Столовой горы и наблюдал за длинной колонной фургонов, один из которых скрывал Мари, двигавшуюся на север по вельду, на расстоянии около мили от меня, внизу.

В тоске я хотел бы броситься галопом за ними, чтобы в последний раз увидеться с Мари и ее отцом. Но гордость запретила мне это. Ведь Анри Марэ объявил, что, если я подойду к его дочери, то он изобьет меня чамбоком — кожаным бичом. Может быть, до него дошли слухи о нашем последнем прощании в персиковом саду. Я этого точно не знал. Но я наверняка знал, что, если кто-нибудь поднимет на меня чамбок, я должен буду ответить пулей. Тогда кровь легла бы между нами, что хуже, чем преграды их всех этих рек ярости и ревности. Поэтому теперь я и следил взглядом за фургонами, пока они не исчезли, а потом помчался вниз по скалистой тропе, желая, чтобы лошадь оступилась и сломала мне шею.

Однако, когда я приехал домой, я был рад, что этого не случилось, увидев отца, сидящего на веранде и читающего письмо, доставленное прискакавшим на лошади готтентотом. Письмо было от Анри Марэ и звучало так:

Тут отец опустил письмо и сказал.

— Когда люди страдают из-за своей собственной страсти и недомыслия, они всегда сваливают вину на Провидение. — Затем он продолжал читать, выговаривая каждую букву: