Нумедидес расхохотался. Похоже эти ублюдки забыли, что король еще не похоронен, а новый владыка Рубинового Трона не назначен. Что ж, тем лучше. Значит, среди тарантийских нобилей нет тех, кто сочувствует его братцу!
Хотя, если бы Валерий одержал верх, то такие же послания слали бы ему…
Разумеется, каждый из этих глупцов рассчитывал использовать принца в своих целях. Одни желали получить земли и титулы в награду за поддержку, которая им самим ничего не стоила. Другие надеялись его руками расправиться с недругами. Третьи стояли за Нумедидеса, ибо, устами Амальрика, он обещал им победоносную войну и богатую добычу. И теперь каждый, просивший встречи с принцем, был уверен, что время его пришло. Они были преисполнены надежд и грандиозных замыслов на будущее.
Нумедидес не мог сдержать усмешки.
А ведь все они считали его безвольным слабаком, недоумком, которым каждый сможет вертеть по своей воле, с легкостью добиваясь от суверена-марионетки любых желаемых благ! Как они просчитались!
Сидя в кресле и протягивая к очагу вечно зябнущие руки, принц Нумедидес покачал головой в задумчивости, прикидывая в уме, что предстоит сделать ему в первую очередь.
Разумеется, никаких активных шагов до коронации. Если не считать, конечно, расправы над Валерием, – но это можно считать делом решенным. Из семерых советников, что наденут в ближайшее новолуние мантии герольдов, дабы вершить правый суд, в Золотом Храме были лишь трое. Нумедидесу не составило труда по дороге в столицу убедить их в том, что его версия событий была единственно верной. И теперь они, как донесли принцу слуги, уже рассказывали направо и налево каждому, кто желал слушать, как якобы Нумедидес самолично пытался удержать руку злодея Валерия, когда тот вонзил нож в грудь возлюбленного самодержца Аквилонии…
Запирательства жреца-убийцы он также сумел обернуть себе на пользу. Еще неизвестно, что бы наболтал этот безумец, если бы мог говорить… Но Нумедидес самолично убедился в немоте жреца. То, как стонал он, извиваясь под ударами палача, мыча и обливаясь слезами, не могло быть притворством. Этот человек действительно был лишен дара речи. Должно быть, именно поэтому враги Вилера избрали его своим орудием.
Теперь тайна их схоронена надежно; впрочем, Нумедидес и не испытывал особого желания докапываться до истины. Главное, при дворе все были уверены в том, что убийца – пособник шамарского принца. А большего ему и не требовалось. Жрец был лишь жертвенным бараном на алтаре великого будущего.
А как забавно, что нашла подтверждение его давняя ложь! Чтобы придать достоверности обвинениям Винсента Амилийского, он, Нумедидес, заявил, помнится, будто Валерий готов был на все ради дочери Тиберия – и что же! В покоях принца находят статуэтку, изображающую Релату, да сделанную столь искусно, что невольно вспомнишь о ведовстве. Так что принца можно будет судить не только как цареубийцу, но и как злостного чернокнижника!
В общем, казнь Валерия – дело решенное.
Нумедидес не испытывал ни малейших угрызений совести, обдумывая убийство кузена. Принц Шамарский был врагом. Он злоумышлял против короны и его, Нумедидеса, лично – а стало быть, его должно раздавить, как ядовитую гадину. Как змею, притаившуюся под палой листвой, чтобы ядовитым укусом поразить оленя, владыку леса.
Да! Нумедидес удовлетворенно кивнул. Этот образ, явившийся невесть откуда, показался ему на диво отчетливым и таил в себе необъяснимую притягательность. Олень-владыка, вот кто он такой! Рога его упираются в небосвод. Острые копыта попирают землю и гадов ползучих, что таятся в ней. И нет ему удержу в стремительном беге его…
Принц потер руки. Ладони понемногу согревались, однако пальцы стыли и немели по-прежнему, и это внушало смутную тревогу. Он поднес их как мог близко к огню, но даже это не принесло облегчения. Кажется, за последние дни рукам его лишь однажды было тепло, – когда он выдернул кинжал из груди короля и на пальцы попала кровь. Ему подумалось вдруг, что было бы, если целиком погрузить в кровь руки… Мысль показалась приятной, хотя и несколько непривычной. С сожалением он сказал себе, что до коронации от подобных экспериментов придется отказаться, – дабы не возбуждать ненужных слухов.
…И все же еще несколько раз в течение дня ловил себя на том, что мысли его невольно возвращались к этому, и, не отдавая себе в том отчета, он принимался размышлять над преимуществами крови разных животных – и даже человеческой. С каждым разом мысли эти вызывали все меньшее отвращение, покуда наконец он не принял их как совершенно естественные…
Что же касается высокопоставленных заговорщиков – с ними вопрос решался еще проще, чем с принцем Шамарским. Все до единого отправятся на плаху.
В душе Нумедидеса на этот счет не крылось ни малейших сомнений, ибо тот, кто предал одного короля, с легкостью предаст и другого. И даже те, кто, подобно Феспию или графу Аскаланте, были его друзьями детства и наперсниками юности, разделят общую судьбу. У короля не должно быть друзей. Не может быть доверенных лиц. Правитель – единственное, священное вместилище воли богов. Он ни с кем не может быть близок. Он должен вызывать у окружающих лишь трепет и поклонение, – иные чувства попросту неприемлемы. И двору предстояло очень быстро усвоить эту истину.
Скрестив руки на груди, Нумедидес прикрыл глаза, размышляя над тем, что скажет вельможам, с кем встретится сегодня вечером. Каждого, принц знал, он сумеет задобрить, переманить на свою сторону, некоторых даже запугать. У каждого найдется чувствительная струнка; стоит лишь легонько задеть ее – и человек будет плясать под его дудку. До смешного просто… Нумедидес недоумевал, как мог не видеть всего этого ранее, как мог не уметь столь простейших вещей. Теперь же ему достаточно было взглянуть на человека, и еще прежде, чем тот успевал раскрыть рот, он уже видел его насквозь. И с каждым днем поражался все больше, до чего ущербны те, кто его окружают. Он управлялся с ними, точно балаганный фокусник – со своими куклами-перчатками. Все они не имели иной воли, кроме его.
Или не все?
Мысль эта была неприятна, и Нумедидес раз за разом пытался отогнать ее, однако она возвращалась, назойливая, точно осенняя муха, и он поморщился, сознавая, что от этой проблемы ему все же не уйти.
Скажем, немедийский посланник. Как быть с ним? До сих пор они действовали заодно, и тот верно служил ему. Да и, если уж на то пошло, барон Торский ему попросту необходим в эти дни: в его руках лучшая сеть соглядатаев по всей Аквилонии, у него свои люди в армии и в провинциях. Он просто не может позволить себе потерять столь ценного союзника!
И все же доводы разума меркли перед тем, что говорила интуиция. Да что там говорила – она кричала, что немедиец представляет собой огромную опасность!
Единственный, кому под силу разрушить его планы!
Хотя зачем ему делать это, Нумедидес искренне не понимал. Но когда он смотрел на посланника, он не видел ничего. Ни тайных струн, ни слабостей, ни явных стремлений. Для его внутреннего взора Амальрик был непроницаем, точно базальтовый монолит, точно кокон, скрывающий куколку неведомого чудовища, и это внушало принцу ужас, перед которым отступали все доводы рассудка. Немедиец, единственный среди всех, был непонятен, – а стало быть, смертельно опасен.
И пока он не найдет способа разделаться с ним, принц знал, что ему не будет покоя.
Отвернувшись от каминной полки и смахнув небрежно пергаментные листки с прошениями, рассыпавшиеся листопадом по комнате, принц позвонил в колокольчик. Дворецкий возник в дверях почти мгновенно, кланяясь до земли.
– Кто еще просил сегодня встречи? – спросил его господин. Он надеялся еще, что успел прислать прошение владетель Таурана – это сняло бы массу проблем…
Не поднимая глаз, слуга принялся перечислять:
– Граф Феспий. Советник Ведерик. Казначей Публий. Советник…
– Довольно! – Нетерпеливым жестом Нумедидес оборвал слугу. – А не было ли чего от Фельона?
Дворецкий отрицательно покачал головой, и принц с досадой стукнул кулаком по изголовью кресла.
– Значит, ничего. Ну ладно же… – В голосе его была угроза. – А немедиец?
– Амальрик, барон Торский, посланник августейшего короля Нимеда?
– Да, Эрлик тебя побери, он самый! – Нумедидеса всегда выводило из себя, когда при нем принимались
