засова.

Втайне он подозревал, что отнюдь не леность и нерадивость стражников виной тому, что никто до сих пор не удосужился смазать замки на двери его темницы. Скорее, то была тайная пытка, плод изощренной фантазии тюремщиков, с целью лишить его покоя и окончательно свести с ума.

Он ненавидел этот звук! Он стал для него символом вторжения внешнего мира в столь тщательно оберегаемый покой его снов и видений, – и он ненавидел его.

Внешний мир был груб и докучлив. Принц не хотел возвращаться, даже мысленно, в ту ненавистную жизнь, что осталась за стальной дверью. Уж лучше здесь, в тюремной камере, так похожей на монашескую келью, проводить время в раздумьях и философских беседах с молодым жрецом.

Они сблизились с Орастом с того ночного разговора, и Валерий не мог не отметить про себя, насколько похожи они с этим юношей. Оба полны были надежд и честолюбивых планов. Обоих сломили обстоятельства, оказавшиеся сильнее их, и злая воля тайных врагов. Оба немало пострадали из-за колдовства.

Теперь он жалел, что не узнал Ораста раньше. Возможно, сойдись они с ним хотя бы в Амилии, жизнь их могла еще повернуться иначе. Он, Валерий, сумел бы защитить жреца от посягательств лесной колдуньи. Ораст, возможно, предостерег бы его самого от козней Нумедидеса…

Ну да что толку жалеть теперь о том, чему не суждено было свершиться!

Но пока они проводили время за разговорами. Точно стремясь наверстать долгие луны одиночества, Валерий стремился выплеснуть душу перед благодарным слушателем, делясь с ним воспоминаниями о прошлом, о детстве, о Хауране и обо всем, что случилось в последние дни.

Он рассказал ему о Тарамис и даже о Релате.

В ответ жрец был не столь откровенен и не докучал принцу излияниями, но выслушивал его с вдумчивым вниманием, и суждения его были всегда проницательны и точны.

Валерий не раз ловил на себе его сочувственный взгляд.

…Его немало удивило бы, знай он, о чем думает Ораст в действительности. Тот немало времени боролся с искушением поведать принцу о заклятии, наложенном им на Релату – в особенности, когда этот глупец с тоскливым взглядом щенка вещал об оставленной им красавице, что ждет не дождется, пока герой вернется и сожмет ее в своих объятиях. Она – единственное светлое воспоминание в моей жизни, говорил ему принц. Единственное, что придает мне силы жить…

Ораст едва удерживался, чтобы не расхохотаться ему в лицо.

Однако, по размышлении, он не решился отнять у несчастного последнюю иллюзию. Это было бы сладостно, знай он наверняка, что обещанное Марной сбылось, и чары, что наслал жрец на девушку, были разрушены, когда пролилась кровь короля.

Он так хотел верить в это!

Скрижаль Изгоев – и Релата. Ради них двоих, порой сливавшихся в воображении жреца воедино, превращаясь в мифический образ женщины-сосуда, хранилища и источника мудрости, пошел он на преступление. Ради них пролил священную кровь.

Он уже перестал различать, которая должна была отдаться ему, стать покорной рабой его прихотей, насытить его алчность и утолить жажду. Он не знал даже, чего желает больше – знаний и могущества, или неги женского тела. И то, и другое было тайной, запретным плодом, вкусить от которого сладостно.

Скрижаль и Релата должны были принадлежать ему.

Но Марна обманула жреца! Опутав ложью, послала его на убийство и предала, когда он исполнил ее волю.

Доверившись ведьме, он утратил и власть, и любовь, и свободу, а скоро утратит и саму жизнь.

И потому, когда Ораст повернулся на скрежет открывающейся двери, в лице его не было ни страха, ни надежды.

Трое стражников вошли в их камеру. Двое несли в руках тяжелые ручные кандалы. Другой держал наизготовку меч. Судя по звукам, доносившимся из коридора, там дожидалось еще не менее четырех человек. Валерий поднялся им навстречу.

– Куда? – спросил принц коротко, не желая тратить дыхание и силы на более развернутый вопрос.

Собственно, можно было бы обойтись и вовсе без слов – в конце пути он неизбежно узнает пункт назначения, – но слово сорвалось с языка, и теперь он равнодушно ожидал ответа.

Вместо этого стражник с мечом жестом показал ему приблизиться, а когда принц повиновался, его товарищ ловким жестом сомкнул на запястьях кандалы. Те были неожиданно тяжелы и сразу стали натирать руки, – и Валерий впервые за последние дни почувствовал злость.

– Куда вы меня ведете? – спросил он резко, точно рубанул мечом. – Зачем все… это?

Он тряхнул кандалами. Цепь глухо звякнула. Стражники переглянулись.

– На суд, – вымолвил первый нехотя.

Другой стражник подозвал Ораста и нацепил на него вторую пару кандалов. Затем, держа меч наизготовку, он зашел Валерию за спину и подтолкнул его, так что тому ничего не осталось, как выйти из камеры.

Ораст молча следовал за ним.

На пороге жрец задержался, не решаясь сделать шаг. Магическое чутье удерживало его, настойчиво твердя об опасности – но Ораст не был волен в своих поступках. Мощная длань стражника толкнула его в спину, он шагнул за порог камеры… и зашатался, ибо мир полетел кубарем у него из-под ног. Перед глазами точно рухнула непроницаемая завеса. И он ослеп.

Ораст хотел закричать. Он успел забыть тот ужас, что довелось ему испытать после убийства Вилера, когда кровь короля лишила его зрения и дара речи – но сейчас боль эта нахлынула вновь. И вновь, совсем как тогда, пытался он закричать.

И вновь крика не было у него.

Один из стражников, как видно, заметил, что с Орастом творится неладное.

– Глянь, как перетрусил-то! – толкнул он в бок приятеля. – Аж чувств от страха лишился!

Но им приказано было доставить узников в зал суда и стражникам ничто не могло помешать исполнить приказ. Пинками и тычками солдаты заставили жреца двигаться вперед.

Валерия, который пытался было вмешаться, наградили парой ударов под ребра. Порядок был восстановлен. Можно было двигаться дальше.

Они прошли по коридору до конца и спустились по винтовой лестнице. Одному из стражников пришлось поддерживать Ораста.

Внизу, в комнате охраны, их ждали еще трое, – два других стражника и сам киммериец.

Сын Крома кивнул сыну Митры.

С отстраненным сожалением принц подумал, что, должно быть, Конану, с его прямодушием и странным для варвара чувством чести, приходится сейчас очень несладко. Нет хуже, чем служить господину, которого не уважаешь. Особенно когда господин этот велит совершать вещи, противные твоим желаниям и убеждениям. Впрочем, Валерию от сочувствия капитана наемников было ни холодно, ни горячо. Он лишь сейчас, впервые за все это время, осознал, что в конце пути его ждет смерть.

Он хотел еще сказать киммерийцу, что со жрецом творится что-то неладное, но что-то сковало ему уста. Участь бывшего товарища по несчастью внезапно сделалась безразлична, и ничто, кроме собственной судьбы, больше не заботило принца.

Лишь теперь, в этой душной комнатенке, где у стен стояли заправленные койки, для стражников, ожидающих своей очереди идти в дозор, где на столе, грязном, испещренном ножевыми отметинами, валялись забытые солдатами кости, где чадила лампа и стоял запах усталости и пота – Валерий внезапно понял, что никогда не вернется обратно.

Ему предстоял путь в один конец.

Не то чтобы это испугало его. Нет. За годы, проведенные в бесконечных сражениях, отступлениях и атаках, он слишком привык к постоянной близости смерти, чтобы по-настоящему страшиться ее. У многих, кому он в последний раз закрывал глаза, выражение лица было таким умиротворенным, почти счастливым, что порой он завидовал им. Скоро он узнает сам, была ли для этой зависти причина.

Так что страха не было.

И все же внезапно он точно пробудился ото сна. И понял, что пока не готов умирать. Но они уже