Но ей не позволили… Людская алчность и злоба помешали ей, не дали отойти в сторону.

Будь они прокляты во веки веков!

Из-под капюшона митрианки донеслось сдавленное рычание, и благо, что рядом не оказалось никого, кто мог бы услышать ее.

Она не знала, как удалось братцу Серьену прознать, чем занимается она в уединении своего замка. Должно быть, подкупил слуг, чтобы те доносили ему – такого вполне можно было ожидать от этого маленького мерзавца и соглядатая! Он принялся угрожать ей… Ему было мало Таурана! В ту пору в Аквилонии борьба с колдунами набирала силу, и этот выкормыш свиньи был уверен, что заставит сестрицу потесниться в своих владениях.

Он плохо знал ее!

Руками Орантиса, своего супруга, Фредегонда сделала все необходимое. На сей раз отвар цикуты, а не колдовство, сотворил свое черное дело.

Но исполнители были намеренно небрежны. Они оставили следы – однако не те, что могли бы привести к королеве. Фредегонда не сомневалась, что Вилер заподозрит недоброе.

Знала она и о том, что горячий нрав брата и его понятия о чести не позволят оставить зло безнаказанным.

Ей оставалось только ждать.

Правда, она не удержалась, чтобы не пособить Вилеру, хотя бы в малости. В конце концов, понятие чести семьи было не чуждо и ей. Всякий поднявший руку на потомка Хагена, должен был поплатиться…

Чтобы помочь брату отомстить, она лишила супруга магического Оберега, хранившего его презренную жизнь. Кривой Илений, местный ювелир, изготовил искусную копию талисмана, которую она и положила в шкатулку вместо настоящего.

Правда, когда боевой рог позвал графа в бой, на защиту Венариума, обнаружилось, что исчезла и изготовленная Фредегондой подделка – и тайна этой пропажи тревожила колдунью и по сей день; сколько ни секла она слуг, правды от них добиться так и не удалось.

Затем амулет вновь появился на прежнем месте – видно тот, кто брал его, вернул, испугавшись гнева королевы.

И история эта была забыта.

Гораздо больше тревожило Марну то, что истинный Оберег Кулла так и не попал в руки ее сына.

Со времени смерти мужа она вернула подлинный талисман на прежнее место, в ожидании дня, когда сын, став королем Аквилонии, сможет носить его по праву. Подделку же она со всей торжественностью вручила Вилеру, когда подписывала отречение от шамарского трона, в знак полной преданности новому сюзерену.

Брат был растроган до слез. Он был так уверен, что отныне сделался неуязвим для врага… Фредегонда смеялась над ним в душе.

Наивный глупец!

Как будто она могла бы отдать в чужие руки подлинную реликвию. Как плохо все же знали ее братья!

Но затем случилось непредвиденное. Должно быть, она и впрямь слишком долго испытывала гнев Солнцеликого, о чем не уставал предупреждать ее Гретиус. Хотя как тогда похотливому жрецу удавалось самому коптить небо так долго, было для Марны загадкой.

Наводнение.

Все, случившееся тогда, помнилось ей крайне смутно. Крики, боль, надвигающаяся стена воды, от которой, казалось, не было спасения. Плач маленького Валерия. Ее упрямая борьба со стихией. Ледяные струи. Мизрах, явившийся на помощь, когда у нее уже не оставалось надежды на спасение. Кровь, что отдала она демону за свое спасение…

Отныне ей не было пути назад. Обезображенная, несущая на себе печать проклятия Митры, Фредегонда не могла вернуться ни в Шамар, ни в Тарантию. Ее появление, прежде всего, стало бы гибельным для сына.

Отпрыску ведьмы никогда не занять аквилонский трон – это она понимала без слов.

И потому, как ни разрывалось первое время ее сердце, Фредегонда, ставшая Марной, ни дня не жалела о принятом решении. Стоило разве что пожалеть о том, что подлинный Оберег Кулла, оставшийся в ее покоях во дворце, так и не попал к законному наследнику.

Подлый Гретиус, да пожрут псы Преисподних его печень, похитил амулет, на который давно уже точил свои гнилые зубы!

Марна оказалась бессильна воспрепятствовать ему.

Лишь недавно, когда немедиец рассказывал ей о происшедшем в последний день Осеннего Гона, узнала колдунья о судьбе талисмана. Оберег послужил изгнанию Цернунноса – что ж, и это было неплохо. Похищенное сокровище не пошло жрецу на пользу.

Марна криво усмехнулась изуродованным ртом.

Как долго шла она к этому дню! Через столько смертей! Через столько разрушенных судеб! Но она не сожалела ни о чем. И если бы Сет-покровитель даровал ей возможность прожить жизнь сначала, лишь одно она изменила бы в тех днях.

Без тени жалости, точно ядовитую гадину, выползшую погреться на камнях, раздавила бы она Нумедидеса!

…Покалывание в затылке – словно тысячи ледяных иголочек вонзились внезапно в мозг – вывело колдунью из забытья, и она была благодарна немедийцу, который своей попыткой установить ментальный контакт вернул ее к реальности. А не то она так и осталась бы бродить навеки по Серым Равнинам собственного прошлого, окруженная тенями дорогих усопших, которые ныне были ближе ее сердцу, чем любой из живущих.

Но Амальрик напомнил ей о тревогах дня сегодняшнего, что также скоро станет минувшим. И Мелани с Фредегондой вновь отошли в тень, уступая дорогу Марне, так что одна только Марна, слепая ведунья, наконец снявшая маску, отозвалась на его призыв.

И он даже не знал, что разговор их слышит кто-то еще.

Аой.

Что слаще: вкус уже одержанной победы или лишь предвкушение ее?

Принц Нумедидес – единственный наследный принц Нумедидес – почти уже король Нумедидес! – поставил ноги на деревянную скамеечку, чтобы склонившемуся перед ним пажу удобнее было застегнуть золотую пряжку на остроносых сафьяновых туфлях, и откинулся в кресле, наслаждаясь последними минутами спокойствия перед грядущей суетой. Только что от него ушел королевский канцлер, которому отданы были распоряжения насчет грядущей казни преступников.

Ушел пятясь и низко кланяясь, тщетно пытаясь скрыть дрожь старческих рук с враз проступившим рисунком вен.

В задумчивости Нумедидес уставился на висевший на стене перед ним гобелен с изображением медведя, заваливающего круторогого оленя.

Или наоборот.

Возможно, это олень пронзал рогами противника? В последнее время почему-то Нумедидес все чаще ловил себя на том, что разглядывает искусную шпалеру, не переставая размышлять об этом.

Если вглядываться в гобелен достаточно долго, начинали происходить странные вещи. Удивительно точный, вытканный до мельчайших деталей безвестными мастерицами, рисунок внезапно расплывался в сознании, накатывал приливными волнами, с каждым разом захватывая все больше, поглощая его целиком. И вот уже Нумедидес точно сам оказывался на лесной поляне, и это его кости трещали и ломались в яростной схватке, его жилы рвались от непосильного напряжения.

Он чуял приторный запах крови. Слышал предсмертный хрип врага.

Нескончаемой была эта схватка, и вечной – его ненависть. Вот только странно, что никогда заранее он не мог предугадать, кем ощутит себя на этот раз: медведем или оленем. Рога или когти станут его