Неплохие сапоги, да и не очень изношены. На голенище одного сапога свежая царапина — явно след пули. Но это ничего не значит.

Темное — то ли от загара, то ли от грязи — лицо солдата Ахвена сморщилось в довольную улыбку. Свои десантские бахилы он бросил к ногам покойного.

Этот тихий теперь любитель поторговаться уже не просил придачи, как раньше на «берлинском базаре».

Солдат Каспери Ахвен пришел к капитану медицинской службы Кола. У порога он слегка выпятил живот, что должно было соответствовать стойке «смирно».

Капитан только что возвратился из трехмесячного отпуска. С Ахвеном они старые знакомые. Уже с первых дней войны, вернее, с того времени, когда войну еще только ожидали, капитан запомнил это безвременно сморщившееся лицо и щупловатое тело, в котором угадывалась жилистость можжевельника.

Полевой госпиталь в пограничной деревне уже тогда был в полной готовности. Пустой дом ждал, ждали приготовленные койки. Кого? Это было тайной. Но можно было быть уверенным, что не будут пустовать ни дом, ни койки, пусть только мясорубка начнет вертеться!.. Несмотря на весь свой опыт, привычку и философский склад ума, доктор Кола немного нервничал. Конечно, в цивилизованном обществе должны быть припасены больничные койки для тех, кто заболеет или окажется жертвой несчастного случая. И койки заполняются с точностью, предсказанной статистикой. Но это совсем не то. Белые койки внушали доктору какое-то мрачное предчувствие: скоро мясорубка войны, должно быть, начнет крутиться.

Доктор Кола бродил по территории больницы и беседовал с людьми дольше и обстоятельнее, чем обычно.

Так он познакомился с солдатом Ахвеном, коричневатое, удивительно морщинистое, спокойное лицо которого привлекло его внимание. «Вот человек, — подумал Кола, — которого наверняка не тяготит это страшное предчувствие, человек, для которого все просто и ясно…»

Он узнал, что солдат Ахвен — настоящий лесной человек. Его дом находится километрах в двадцати от этой деревни, в лесной глуши, куда можно попасть только по едва приметной тропке. Избушка сгорела во время зимней войны — она ведь находилась почти на самой границе. Только баня уцелела. Его семья — жена и шестеро детей — все еще жила в эвакуации, а это, по мнению Ахвена, нелегкая жизнь…

«Шестеро детей! — раздумывал доктор. — Здесь детьми богаты. А это богатство начинают превозносить, когда требуются солдаты. Вот и этот мужик уже много успел поработать на пользу отечеству, хотя ему только около тридцати. Всегда нашлось бы кому работать и воевать, если бы мы все были такими».

Он спросил: чем же плохо в эвакуации? Разве не наоборот? Разве жить, так сказать, среди людей во многих отношениях не лучше?

Солдат Ахвен не умел объяснить этого толком. Но в деревне они как бы болтались под ногами у людей. А вот на хуторе, в Лапуке, там жизнь настоящая. Там можно жить по собственному разумению. Там нет чужих людей, которые смеются над твоими недостатками и завидуют успехам. Там до ближайшего соседа, такого же хуторянина, добрых три десятка верст…

— А разве иногда не хочется потолковать с людьми? Разве плохо, если поблизости окажется сосед, когда, скажем, вдруг заболеешь?

— А это уж кто к чему привык, — ответил солдат Ахвен. — В лесу хворать не положено. А если уж заболеем, то только для того, чтобы умереть…

Капитан узнал многое о жизни, о судьбе жителя лесной глуши. Например, о том, что Ахвен сам был повитухой для большинства своих наследников. В его жилах, видимо, все еще текла кровь предков, потому что охота и рыбная ловля были для него любимым занятием, и до сих пор значительную часть доходов он получал от них. Немало он проработал и на лесоразработках, валил лес для леспромышленных компаний.

Капитану, Кола лесной человек, с которым он впервые встретился лицом к лицу, представлялся каким-то чудом. Как это человек может жить такой жизнью?.. «Этот Ахвен, — думал капитан, — хотя мы с ним и одна-единая нация, вроде как другой расы». Попади Кола в такие условия жизни, он бы зачах если не от чего другого, так от скуки…

Он был человеком другого мира, старого и обжитого, человеком пышных парков и садов. Он любил водопровод, электрический свет и центральное отопление, свежую газету, и ровный тротуар, и мягкие сиденья автомобилей…

А что, если бы ему пришлось тащиться двадцать километров по лесной тропинке с трехпудовым мешком за спиной, тащить харчи для семи-восьми едоков, харчи, которые, видимо, нигде не были так вкусны, как в Лапуке, на берегу глухого озерка?

А теперь и тот и другой стояли во дворе приведенного в полную боевую готовность госпиталя, и тот и другой стояли за родину…

Итак, капитан прекрасно помнил солдата Ахвена, который стоял в дверях. Он подумал, что надо бы сделать замечание за плохую выправку. Да только вряд ли этому человеку к лицу вытягиваться в струнку и высекать каблуками огонь. Капитан вспомнил анекдот про парня, который ответил офицеру, требовавшему от него выправки: «А чего бедняку выкаблучиваться?» И капитан улыбнулся.

Дело у солдата Ахвена было неновое: он просился в отпуск. Причины у него были веские. Ему разрешили перевезти свою семью домой в Лапуку. Жизненного пространства-то у нас прибавилось…

— Но вы, помнится, рассказывали, что ваш дом сгорел?

— Как же ему было не сгореть, если его подожгли, — отвечал солдат Ахвен. — Но баня-то цела…

Он утверждал, что жить можно и в бане, тем более летом… Он смастерил бы за время своего отпуска какую-нибудь печурку. Посеял бы немного ячменя и посадил картошки. У него две коровенки: их также надо перегнать в Лапуку, на пастбища, где можно разгуляться.

Капитан Кола представил себе этот пробирающийся в лесную глушь караван: Ахвен с женой, шестеро детей и две коровы тянутся куда-то к почерневшей баньке, за несколько десятков километров от людей, от дорог.

— Помилуй бог, неужели они не могут съедать свой паек где-нибудь поближе? — вырвалось у него.

— Ближе к чему? — спросил Ахвен. — До неба везде далеко. А тут тоже отечество.

Его рот скривился в странной улыбке. О возможности перебраться куда-то к черту на кулички он говорил так, как будто самое трудное уже позади, будто наконец ему привалило счастье. И капитану жизнь Ахвена представилась подвигом, достойным удивления…

— Уверен, что вы и ваши дети переживете все. Вряд ли кому приходилось и придется так туго…

Солдат Ахвен, видно, не понимал капитана. Но он смекнул, что ему дают отпуск, двухнедельный отпуск.

…Ахвен был озадачен: только что сложенная им на скорую руку печка гнала весь дым внутрь.

— Дело табак, — крякнул несчастный печник.

Но потом печь начала тянуть со свистом. Огонь весело играл в топке, черные как смоль стены поблескивали, из-под половиц поднимался приторный запах прелых листьев.

— Тянет, уже тянет! — воскликнул маленький Каепери, восьмилетний первенец Ахвена, который в эвакуации, впервые увидев автомобиль, удивился: «Мам, а мам! Смотри, какие у дьявола глазища…»

Ахвен облегченно вздохнул и закурил трубку.

На пригорке Лапуки вновь курился дым, он поднимался к весеннему серому небу, свидетельствуя о том, что здесь снова теплился очаг человеческого жилья.

Солдат Ахвен прибыл сюда вчера вечером, ведя за собой двух коров, а маленький Каспери со своим кнутом был погонщиком. По берегам лесного озерка уже было много мягкой зеленой травы, а искусством