заключалась в приведенной капралом пословице: один хомут другого не краше.

Однако все это не помешало капралу Исолинту с досадой взглянуть на ноги Юхани Норппы, когда тот собрался уходить. Слишком уж живо представали перед его мысленным взором две бутылки доброго вина. Принес же черт этого старого приятеля в такой неподходящий момент!

…В те времена у трудармейца Юхани Норппы не было постоянного местожительства. После отбывания болотной каторги он некоторое время прослужил в одном из подразделений снабжения, где тоже считался нежелательной личностью. Затем его направили в центр пополнения подразделений, где также невзлюбили. Такого вояку следовало бы угнать куда-нибудь подальше.

Удобный случай представился. Где-то на завоеванной территории, в глуши восточной Карелии, потребовались строительные рабочие. Юхани Норппу направили туда.

Норппа роптал. Там, за границей, он уже бывал однажды и помнит печальный исход того похода. Но болотная каторга была еще свежа в его памяти, и Юхани не оставалось ничего иного, как поворчать и сесть в поезд.

Похрапывая в битком набитом вагоне, под покровом ночи он пересек границу, которую некогда уже видел и извлек из виденного урок, за что ему и пришлось переработать под пашню не один квадратный метр болота. Но такую работу ему доводилось выполнять и в те времена, когда он был свободным гражданином. Норппа превратил лес в пашню, основал так называемый домашний очаг, который впоследствии у него отобрали, несмотря на то, что святое право частной собственности все еще оставалось в силе. Это было десять лет назад, в годы, которые назывались годами кризиса. Это удивительное время, видимо, слишком быстро выветрилось из памяти людей. Страна и весь мир утопали в изобилии хлеба и товаров, и вряд ли от этого несчастья удалось бы избавиться, не будь пущена в ход эта гигантская мясорубка…

Только Юхани Норппа не забудет этих дней до конца своей жизни. Его новенький дом в Куусела пошел с молотка, смерть унесла жену Алину, а сам он увидел мир в новом свете…

И вот теперь он пересек границу, иначе говоря — совершил агрессию, что совсем недавно считалось в этой стране величайшим преступлением. Но потом мнение на сей счет изменилось, и Юхани Норппа попал в каталажку, как только увидел границу. Вообще-то ему следовало бы лучше отправиться еще раз в тюрьму, но дни, проведенные им на болотной каторге, были слишком свежи в его памяти. Он успокаивал себя только тем, что шел не завоевывать. Он едет строить…

Норппа с любопытством смотрел в окно, где медленно рассветал осенний день. Давным-давно он брел по этой стране с винтовкой в руке, и тогда в его голове творилось черт знает что. Тогда он думал: «Эти земли населяют и обрабатывают финские племена. Их надо освободить — и страну и народ…» Но кто же был свободен? Его дом и поля в Куусела распродали с молотка, поля, которые он собственными руками отвоевал у суровой природы Финляндии, этой страны, гордившейся своей свободой.

…Юхани Норппа благополучно прибыл в восточную Карелию и доложил в соответствующем учреждении о своем прибытии. Оказалось, что ему предстоит строить церковь.

Эта церковь строилась уже чуть ли не целый год, с того самого дня, когда эта далекая территория была завоевана. Сколько говорилось когда-то о том, что большевики превращали церкви в театры. Вот теперь-то будет совершена обратная метаморфоза: театр превратится в церковь. Говорят, эта идея зародилась у какого-то военного попа. Сюда согнали архитекторов, строительных инженеров и искусных рабочих со всей армии. Церковь должна быть неповторимой. На строительство шла только красная карельская сосна.

Среди избранной плеяды строителей церкви Юхани Норппа оказался только потому, что в некоем подразделении снабжения пожелали загнать его куда-нибудь к черту на кулички. Однако топор Юхани Норппы мог бы так и не коснуться бревен на строительстве церкви. Принимавший его канцелярист увидел, конечно, по бумагам, какими путями шел сюда Норппа, и съязвил: как Норппа соизволил все-таки приехать в сей край? Юхани Норппа рассердился и обратился в этакого пророка, который повел речь о дне, когда наступит горькое раскаяние в том, что без спросу сунулись сюда и…

Такое нахальство, в свою очередь, вывело из себя штабиста, и вопрос о том, годен ли Юхани Норппа вообще в строители церкви из красной карельской сосны, оказался на некоторое время под сомнением. Но потом пришел какой-то офицер и обратил все в шутку. А Юхани Норппа был всегда не против позубоскалить и считал, что даже работяге с трехмарочной дневной зарплатой живется весело.

Так он стал строителем церкви.

Он часто шутил, вещая об эпохе мощи и процветания для Финляндии, которая сочла первейшей необходимостью построить в завоеванной стране церковь, причем богатую церковь, из кондовой сосны. Сомневался он только в одном: окажется ли фундамент церкви крепким, как скала, выдержит ли грядущие непогоды и бури…

Вообще-то он был доволен своей работой, своей «войной». Даже в метель и в стужу он охотно являлся на работу. Печи довольно спосно согревали помещение, которое мало-помалу стало приобретать величественные формы собора с куполами. Молотки постукивали, пилы пели, рубанки шуршали.

Юхани Норппа делал скамейки. «Это тебе не какие-нибудь лавки, — говорил он, — на которые человек беззаботно шлепается своей задницей, а такие скамьи, на которые садятся с благороднейшей целью — возвысить душу».

Вечерами он был занят своими поделками в этом самом помещении, у изготовленной им скамейки. В те времена в армии входили в моду шабашки. Из наростов на деревьях, из бересты и металла изготовлялись всякие поделки. За этим ковырянием люди коротали время. Среди этих изделий попадались очень странно разукрашенные ящички, глядя на которые начинаешь думать, что ужасы военного времени как-то свихнули мозги сделавшего их человека. Юхани Норппа был прирожденный краснодеревщик, и звук рубанка был для него настоящей музыкой. Изготовленные им коробочки и шкатулочки были простенькие, но сделаны так, что на них любо посмотреть. Они давали заметную прибавку к дневному заработку, и он стал еще усерднее. Он строгал и бубнил: мол, недаром же говорится, что с помощью шабашки можно избежать многих соблазнов и грехопадений. А вот он, наоборот, трудится по вечерам для того, чтобы иметь возможность хотя бы на небольшие грешки, которые так сладки после трехмарочных дней воздержания.

А иногда он ходил по улице, любовался пейзажем, разглядывал строения и делал наблюдения над жизнью нескольких жителей деревни. Он часто заходил в полуразвалившийся домик на краю деревни и подружился со старушкой, жившей в нем. Он придерживался того мнения, что удача может сопутствовать только тому человеку, который в ладах с пожилыми женщинами. «Пей чай, пей! Что же ты не пьешь чаек!» — угощала его старушка. А Юхани Норппа расспрашивал ее о былом житье-бытье, расспрашивал, как ей нравятся финны. И полуглухая бабка предусмотрительно отвечала так витиевато, что из этого ничего нельзя было понять. Норппе было приятно думать, что эта старуха тоже была представительницей финского племени. Он стал размышлять, какой была бы она, да и он сам, если бы финские солдаты стояли на Свири уже несколько столетий, если бы Адольф Второй и Карл Двенадцатый оказались более удачливыми в своих замыслах. Но, вероятно, при этом могучая Швеция потихоньку проглотила бы финские племена, и старушка и Юхани разговаривали бы сейчас совсем на другом языке… Но, видно, все произошло именно так, как надо. Теперь-то наши парни стоят на Свири. Юхани Норппе кажется, что они здорово запоздали; все это как-то отдает авантюризмом…

Юхани нашел здесь и молодую Татьяну, к которой он небезуспешно втерся в друзья и утешители. Муж Татьяны был на войне, по другую сторону фронта. Татьяна была одна из тех многих солдаток мира, каждая из которых могла быть уже и настоящей вдовой покойного мужа. Не было ничего удивительного в том, что она согласилась выслушать Юхани Норппу и поддалась на его уговоры. Татьяна была белокурая, очень простая и добродушная женщина, и Юхани Норппе она изрядно нравилась. Однако оба они знали, что ничто не вечно под луной…

Так Юхани Норппа жил-поживал и был глубоко убежден, хотя и не всегда говорил об этом вслух, что жить неплохо даже в воюющем мире. Такая «война» на строительстве церкви — это тебе не то, что сидеть в окопе и под рев рвущихся снарядов чертыхаться, что пронесло и на сей раз… Он ведь бывал и на такой войне и знал, чем она пахнет.

В один из славных весенних дней состоялось первое богослужение в только что отстроенной церкви. Там было множество священников — и военных и гражданских, много высоких господ, приглашенных из самой Финляндии, и местные жители. Остальную часть пустой церкви до предела заполнили офицеры, лотты, строители и прочий армейский люд. Красноватые сосновые бревна поблескивали новизной, и