— Мне это подходит больше, чем кому-нибудь другому: ведь у меня ни дома, ни семьи, да и родственников почти нет. У меня все всегда при себе…

— В таком случае эти оставшиеся дни вы будете моим гостем. Решено?

Капрал Корппи ответил, что он не имеет ничего против. Но он боится стать обузой.

Напротив. Ей было очень интересно угощать неизвестного солдата, собственно говоря, не столь уж и безвестного…

Остаток отпуска капрала прошел сравнительно неплохо. Они побывали раз даже в театре, гуляли однажды по темнеющим улицам, мило беседовали за чашкой кофе и за обеденным столом. Капрал спал в княжеской постели, рассиживался в устрашающе глубоких креслах, покуривал трубки и сожалел о том, что его друзья не видят его сказочную жизнь.

Под любопытствующими взглядами прислуживавшей изящной феи он держался беззаботно и стойко.

Иногда хозяйка и гость разглядывали друг друга со скрытым любопытством, пытаясь разгадать мысли и намерения друг друга. Беспокойной душе капрала Корппи уж слегка взгрустнулось. Однообразный комфорт, чистота и утомительный уют. В такие моменты и сама хозяйка казалась противной, набеленной, приторно пахнущей духами и похожей чем-то на сыроежку. Казалось, что она постоянно стремится влезть в душу. Спиртным она не угощала и брезгливо морщилась, когда Корппи закуривал свою любимую трубку. Да, странными были ее пасхальные подарки, да и сама она получила оригинальный подарок…

Когда наступил день отъезда, у Корппи было такое чувство, словно его выпускают из тюрьмы. Госпожа проводила его на станцию, с достоинством, как подобает даме из высшего общества, матери… Она выразила уверенность, что ее «арестант» не покидает ее навсегда. Корппи протискался в вагон. За спиной у него висел объемистый рюкзак, в котором было много вкусных вещей и разные подарки.

Паровоз запыхтел. Колеса завертелись.

Они помахали друг другу: изящно одетая дама с перрона и капрал в потрепанной форме со ступенек вагона.

На пересадочной станции Корппи подсел к двум солдатам, которые прикладывались к бутылке и угрюмо сравнивали места своих последних ночевок. Один из них провел ночь в кутузке в Оулу, а другой — в кутузке Каяни. Первому пришлось спать на цементном полу, покрытом на целый вершок жидковатой грязью. Под самым потолком было только крохотное окошко да глазок в двери. А в кутузке другого города были даже нары, простые, но настоящие нары, и достаточно большое окно.

Один из солдат угрюмо слушал этот рассказ и заключил:

— Если получу еще раз отпуск, ни за что не поеду в Оулу!

— Правильно! — поддержал его другой. — Поезжай лучше в Каяни или Ийсалми: там «губа» лучше…

Услышав эту беседу, капрал Корппи почувствовал свое превосходство. Он — человек, прошедший по непроторенной тропе.

Да, то пробуждение было счастливым и сказочным, и об этом пасхальном подарке приятно будет вспоминать.

Весна бурно перешла в свое великое наступление.

Капрал Корппи осознал это только на конечной станции. В месте сбора отпускников сказали, что машины дальше не идут: началась распутица.

Весна не утратила своей прежней прелести.

Светлые вечера и ранний рассвет были просто чудесны, птички радостно щебетали, и земля под ногами после зимних снегов и льда казалась такой приятной. Даже эрзац-кофе, этот слабенький напиток военного времени, приобрел вкус и силу обновляющих свойств весны. И газеты на столе воинской столовой тоже, казалось, освежились, словно в них и впрямь опять появились новости. Писали о большом весеннем наступлении, и человек забывал, что о том же писали уже много лет подряд. Кое-кому опять удавалось внушить людям, что теперь речь идет о большом деле, которое раз навсегда покончит со всякими затяжками, с нынешними тяжелыми временами…

Капрал Корппи был обеспокоен и очень деятелен. Ему не терпелось. Скорее в путь, в лесную глушь! Все равно рано или поздно туда надо попасть. Безденежному нечего делать в этих деревнях. Не улыбалось ему и продление отпуска, о котором поговаривали по-весеннему легковерные люди. Он разыскал какой-то грузовик, который должен был отправиться в путь.

Ровно через четверо суток они были на месте. Обычно этот путь проделывали за полдня. И им казалось, что они прибыли откуда-то издалека…

Когда они вспомнили о всех невзгодах и тяготах проделанного пути, то привезенная вязанка сена в тысячу килограммов показалась до смешного ничтожной. Но у войны свои мерки…

И когда капрал Корппи еще раз подумал об оставшейся позади весенней дороге, то он радостно вздохнул:

— Доехали-таки!

Но капрал Корппи вовсе не был еще на месте. Местом его пребывания на протяжении всей войны был пункт полевого охранения в стороне от этой дороги снабжения. Туда, в Метсоваару, добрых полтора десятка километров по едва приметной лесной тропинке, дальше нужно плыть на лодке или зимой пробираться на лыжах по занесенной лыжне. Обычно раз в неделю туда отправлялся караваи с продовольствием, а в такую распутицу и того реже, поскольку в пункт полевого охранения завезен на санках небольшой запас на такой период. Однако телефонная связь поддерживалась, и Корппи доложил о своем прибытии начальнику полевого охранения, своему командиру лейтенанту Пурну.

— С приездом! — послышался в ответ грубый голос. — Пора бы уже и в шахматишки сразиться.

Лейтенант был заядлым шахматистом. Но Корппи сказал, что нужно дождаться ночного заморозка: может, удастся дойти на лыжах.

Он остался на базе, в этой интендантской деревушке, где служили его брат, сержант, и, кроме него, много старых знакомых, с которыми можно убить время. Среди других ничем не приметных людей выделялся некий Пая-Ватула, которого недавно возвели в ранг старшего сержанта, и на его погонах красовалась вереница лычек, словно стремительный журавлиный косяк. Пая-Ватула в порядке отхожего промысла снабжал обитателей своего барака лосиным мясом. Он пил все, вплоть до лошадиных микстур, и виртуозно матерился. Где только он не побывал и чем только не занимался! Его трудовой стаж, точно подсчитанный приятелями на основе сделанных им самим в разное время заявлений, в общей сложности составлял уже сто семь лет.

Но самой колоритной фигурой в этой деревне слыл проворный, словно салака, фельдфебель Липотин, который превосходил Пая-Ватулу по жизненному опыту. Он восемнадцать лет был профессиональным солдатом и плюс к тому два года служил в гостинице портье, потом работал каменщиком, пять лет — в цирке, бывал моряком, и промысловиком, и на других работах. Друзья подсчитали, что он проработал в итоге целых сто восемнадцать лет. Корппи припоминал, что в первую военную осень фельдфебель Липотин проявлял крайнее недовольство по поводу того, что блокаду Питера никак не могли довести до конца. Там у него имелись свои интересы. У него, или, вернее, у его жены, осталось там два дома, родовое наследство. Он побывал на консультации у юриста со всеми бумагами, и тот сказал, что дело его правое и ясное. Он, конечно, получит эти дома, или, во всяком случае, земельные участки, поскольку на войне со строениями может приключиться что угодно. Дело его надежное. Разве что в том случае, если дома использовались под казармы русских войск, вопрос может осложниться…

Тогда они сидели за выпивкой, и капрал Корппи заметил:

— А ты не спросил, можно ли в этом случае получить хотя бы деньги за расквартировку войск?

Но фельдфебель как-то не догадался навести такую справку.

Теперь Липотина уже не так волновало питерское наследство. Триумфальный марш первых дней войны стал делом далеким и прошлым.

Однако долго проторчать на этой базе капрал Корппи не смог. Однажды он встал спозаранку и направился к себе в полевое охранение. Ночью подморозило. Снег хрустел и шуршал под лыжами. Сапоги капрала были со специальными носами для лыжных петель. Он не стал обменивать свои прохудившиеся сапоги на базе в деревне. Это было сделано с маленьким расчетом. Когда в полевом охранении станет очень