привык к этому? На войне? Все уже привыкли к тому, что в местах расквартировки войск он сидит, окруженный солдатами, и что-нибудь рассказывает. А какой-нибудь хитрец иногда закидывает вопросик, что-де помнит ли лейтенант такой-то и такой-то случай… И хотя лейтенант отлично понимал, что за этим кроется некоторый подхалимаж, такое внимание всегда как-то трогает…

Между тем его мундир, который он для начала подержал на жгучем пару, вычистили, выстирали, отремонтировали и отгладили. Лейтенант Йоппери облачился в него с величайшим удовольствием. Выменянные у Соро сапоги блестели свежим глянцем, который покрыл царапины, образовавшиеся во время похождений фельдфебеля. Вот теперь-то лейтенант может порассказывать и повспоминать вечерами в просторной избе! Раньше, в тесном пиджаке с коротенькими рукавами, он чувствовал себя пугалом. В таком одеянии человеку не очень-то верят…

Много времени он проводил и со своей белокурой кузиной, хотя она вечно была занята и всегда торопилась. С тех пор как ее мать умерла (это случилось во время перемирия), она исполняла роль хозяйки дома. Ханна окончила только какую-то хозяйственную школу и народное училище, но была славная девушка, скромная и общительная. Держалась Ханна очень непринужденно, и Йоппери она нравилась.

Раза два он заметил, как пристально смотрит на них его мать, госпожа Йоппери. На ее спокойном лице за холодной улыбкой он прочитал затаенное неодобрение. Она, аристократка, конечно, не хотела бы видеть их вместе, эту Ханну Сакеус, девушку из народа, и своего единственного сына. Но госпожа была умная женщина и понимала, что эта их дружба в конечном счете ничего не значит. Это только эпизод, временное явление. Лейтенант уедет воевать, а хозяйская дочь останется присматривать за своими коровами, на этом все и кончится. Правда, сын, который уже давно обманул ее надежды, который всегда был слишком своенравным, за время военных походов стал по языку еще больше приближаться к простолюдинам. Хотя ныне это поощряется. Теперь принято восхвалять чернорабочих, труд которых необходим обществу. Возможно, это и так, но каждый должен знать свое место.

В последний день отпуска неожиданно рано для тех мест выпал первый снег. Вечером небо прояснилось — светила луна и мерцали звезды. Новое белое и мягкое покрывало земли сверкало, чудным серебристым звоном пели бубенцы, и это произвело глубокое впечатление на отъезжающего лейтенанта. Лошадь стояла у крыльца. Наступил миг прощания.

— Счастливого пути! — прозвучал голос Ханны, как маленький колокольчик в морозном вечере, и светлые глаза посмотрели на отъезжающего с недоумением.

— Счастливого пути! — Это был звонкий голос его матери. Ее глаза потускнели от слез. Сын уезжал на фронт, и кто знает, может быть, это последнее прощание…

— Счастливого пути! — пожелал и сам хозяин Сакеус. Его глаза смотрели на отъезжающего сочувственно. Молодых отправляют в преисподнюю, а старики живут себе поживают…

— Счастливого пути! Возвращайтесь живым-здоровым! — послышались звонкие и низкие голоса со ступенек лестницы и из дверей. Потом заботливые дружеские руки укутали лейтенанта шкурами. Лошадь понеслась рысью, бубенцы зазвенели, белый снег блестел, и темное небо искрилось звездами.

Человек, носивший теперь сапоги Соро, был по сравнению с самодельным прапорщиком настоящим солдатом, знавшим, что такое настоящая война. Вскоре он уже трамбовал сапогами дно окопа и слушал разглагольствования своего дружка капитана. Капитан исполнял обязанности командира батальона. Он немного завидовал только что возвратившемуся из Финляндии лейтенанту, увидевшему жизнь и женские ножки, посидевшему в кабаке, послушавшему музыку и шум голосов и понюхавшему аромат рома…

Они стояли, прислонившись к брустверу.

— Топчемся на месте!.. — говорил капитан. — Мне, видно, никогда не постигнуть секретов ведения войны. Взять хотя бы вон ту высоту… Вначале она казалась какой-то удивительной, и на нее нужно было попасть любой ценой. И мы брали ее у русских целых четыре раза, и ровно столько же раз русские отбирали ее назад. А потом нам ее уже и не дали, хотя мы сделали три серьезные попытки. Русский солдат стоит на своем, а у нас множество хороших и плохих парней приказали долго жить. Теперь мы уже в течение многих недель прекрасно обходимся без этого бугорочка, и я начинаю думать, что эта горка вообще никому не нужна, хотя из-за нее устраивали такую бучу…

— Вот как вы теперь воюете! Сдается, что мне надо отсюда выбраться. Боюсь, что такая война не по мне.

— Да, веселого мало. Это топтание на месте говорит о том, что мы выдохлись. Но мне лично надоели передвижения. В моем возрасте больше лежится, чем бежится. Боюсь только, как бы нам опять не захотелось попасть на высоту, — сказал капитан.

— Я могу тебя только поздравить! Но ты ведь можешь перейти в подразделение глубокой разведки…

«Фиу!» — просвистели пули, и лейтенант быстро втянул голову в плечи.

— У тебя, оказывается, появились гражданские привычки, — сказал капитан. — Спокойно и здесь не посидишь. Русский солдат — меткий парень. Хорошо, что и на сей раз между жизнью и смертью оказалась необходимая дистанция.

Они возвратились в землянку и начали крутить ручку телефона. Потом случилось так, что лейтенанту дали перевод в другую часть.

Подразделение лыжной разведки размещалось в прифронтовой полосе, в бревенчатом доме, в котором были даже настоящие койки — двухъярусные деревянные казарменные койки и даже с постельным бельем. Здесь они отдыхали и здесь же, во дворе, становились на поскрипывающие лыжи и отправлялись в путь. Сюда они вновь возвращались на отдых. Иногда кто-нибудь не возвращался.

Лейтенант Йоппери забросил свои сапоги под койку и взял войлочные лыжные ботинки. Так сапоги и не смогли стать свидетелями разведывательных походов и боевых приключений. Они лежали позабытыми в углу, покрываясь толстым слоем серой пыли…

Из походов лейтенант возвращался обычно усталым и неразговорчивым. Но, пообедав, попарившись в бане и хорошенько выспавшись, он вставал в бодром настроении, просматривал газеты и читал письма. Иногда приходили посылки от матери и сестер и от других родственников. А однажды пришла увесистая посылка от Ханны Сакеус. В тот день лейтенант был в особенно хорошем настроении. Лейтенант пошел в расположение подразделения, вокруг него собрался кружок, и он начал свои рассказы и воспоминания…

Раза два он доставал из-под кровати свои сапоги, счищал с них пыль, обувал и шел навестить друзей или поболтать с фронтовыми лоттами [1]. Вернувшись, он сердито швырял сапоги обратно под кровать, в пыль и полумрак.

Дело шло уже к весне, когда лейтенант Йоппери и еще несколько человек не вернулись из разведки. Вынужденный вступить в стычку и уходить от преследования, отряд разделился, как было условлено, на две группы. Из группы лейтенанта никто не вернулся. Видимо, все погибли. Началась сильная метель и скрыла все следы.

Наступил март, и природа засверкала цветами финского флага: синевой неба и белизной снега.

В один из таких дней лейтенанта Йоппери официально занесли в списки пропавших без вести. И тогда сержант-снабженец Линтунен начал действовать. Он явился на квартиру лейтенанта и забрал его имущество. Оно вместилось в один бумажный мешок, на котором красовался двуглавый орел.

Из-под кровати были извлечены покрытые пылью сапоги, и они смело двинулись навстречу новым приключениям.

Их судьбой и третьим хозяином стал сержант Нирва, так как он совсем недавно угостил снабженца немецким ромом и сигаретами.

Сержант, к своему счастью, встретил Линтунена в тот момент, когда снабженец тащил имущество Йоппери. Не случись этого, сапоги могли достаться кому-то другому, так как память у Линтунена была короткой, а желающих получить сапоги и всякий другой ходовой товар было хоть пруд пруди. Но раз уж