просто, чтобы из-за вашей глупости не пострадали ни в чем не повинные люди…

Офицерская карьера Соро на этом кончилась. Звездочки прапорщика с петлиц пришлось отпороть. Теперь он и сам не мог понять, как додумался до такого, как это нечистый его попутал нацепить звездочки… Но такова уж, видно, судьба… Видимо, такой крест достался на его долю.

Некоторое время Соро ходил без всяких знаков различия. На нового фельдфебеля, сержантишку, он поглядывал свирепо. Вот он хорохорится за его, Соро, бывшим столом, этот жалкий замухрышка, с рожей, испачканной чернилами и копиркой. Стол завален неразобранными бумагами, и он еще воображает себя борцом за честность…

Потом пришел-таки денежный перевод от домашней Катарины, и Соро облегченно вздохнул. При всей своей скаредности Катарина сообразила, видно, что муж попал в переплет.

Теперь он может внести недостачу и сдать кассу своему преемнику. После этого он получил свои документы и незаметно отправился к месту своего нового подразделения, на другой участок фронта.

Он ехал с колонной отпускников и сидел, съежившись от холода, одинокий и безмолвный, где-то в углу крытого картоном кузова. Закончился один из этапов его жизненного пути, и начался новый. Вечные лычки фельдфебеля вновь красовались на его петлицах. Но война еще продолжалась, мир линял, менял кожу… Игра еще не сыграна. Пока что можно довольствоваться и тем, что падение в фельдфебели произошло мягко: он упал, как падает выброшенная кошка, — на лапы…

Во время остановки за чашкой эрзац-кофе он встретил знакомых. Какой-то лейтенант с дубленным от ветра и стужи лицом пристально смотрел на него. Наконец послышалось радостное восклицание:

— Черт возьми, да ведь это Соро!

Фельдфебель тоже узнал лейтенанта. Это Йоппери, один из его первых курсантов в те далекие времена, когда он муштровал новобранцев. Три месяца этот парень выполнял его команды «смирно», «равнение», а потом его направили в специальную офицерскую школу. Теперь Йоппери — лейтенант, судя по несколько обтрепанному виду, он едет с фронта. Но он узнал бывшего сержанта! Соро был доволен: в конце концов он человек, которого помнят.

— А ведь тогда мы вовсе не принимали все это всерьез, — говорил Йоппери. — Но теперь убедились, что армия — это единственно стоящее дело… А ты по-прежнему ходишь в фельдфебелях, хотя и служишь куда дольше, чем мы, так называемые офицеры?! Ты же служил еще в то время, когда мы все считали это детской забавой… Что, в отпуск?

Нет, Соро просто переезжает на новое место.

— Но ты же одет, как будто едешь на парад победы! А у нашего брата и сапоги-то почти разваливаются. Послушай, давай махнемся сапогами! В отпуск все же приятнее ехать в обуви, из которой не выглядывают пальцы…

Они обменялись. У Соро были в рюкзаке другие хорошие сапоги, и, кроме того, он всегда достанет новые. Он не преминул похвастаться этим.

Снимая сапоги, Соро вспомнил, что первый раз он обул их именно в тот самый вечер, когда ему втемяшилось в голову произвестись в прапорщики. Как знать, возможно, эти сапоги и способствовали зарождению мысли, которая не принесла ничего отрадного. Уж больно новенькие они были и хорошо сидели на ноге, и голенища у щиколотки так приятно сжимались в гармошку, а их черный лоск таинственно поблескивал во тьме улиц военного города.

Соро сердито сбросил сапоги.

Йоппери был сыном рано скончавшегося ленсмана. У ленсмана был всего один сын и три дочери. Две сестры Йоппери были уже замужем, а третью военное время, когда тем, кто не работал, стало туго, загнало за конторский стол. Семья у Йоппери была состоятельная, так что у Хейкки Йоппери не было необходимости торопиться с учебой. Он стал студентом, потом отслужил регулярную службу в армии и, вернувшись, снова сделал попытку продолжить свои занятия наукой. Он увлекался многим, но больше всего спортом и туризмом. Хейкки был неплохим бегуном и на этом поприще имел даже кое-какие успехи. Потом колесил на мотоцикле по стране в поисках приключений. И наконец, когда достиг довольно солидного возраста, проработал несколько лет в скромной должности учителя народной школы. Педагогическая деятельность его особенно не привлекала, но ему шел уже четвертый десяток, и его начали мучить угрызения совести: надо чем-то заняться. Стать учителем народной школы для него было сравнительно легко. Эта профессия в какой-то мере отвечала его идеалам. Он любил проводить время под открытым небом и презирал городскую жизнь. Для него было непостижимо, как могли возникнуть города, как могут люди жить такими скоплениями, сбившись в кучу? Уже в те годы над миром начали собираться грозовые тучи, и газеты писали о будущей войне как о чем-то давно решенном. Хейкки Йоппери пророчески утверждал, что авиация в будущей войне — это тот бич, который разбросает скопища людей, выгонит человека на лоно природы… Теперь ему удалось выбраться из города в деревню. Кроме того, у учителя народной школы длинный летний отпуск, как будто специально предназначенный для его спортивных увлечений и странствий на мотоцикле. И еще — ему было приятнее видеть детские лица, чем физиономии взрослых, по которым легко определить, что с ними сделала жизнь…

Он увлекался также идеей «великой Финляндии». Он был уверен, что финны — это избранная раса, которая будет жить и расти и создаст могучую державу. Перед войной он работал на фортификации Карельского перешейка и трудился не за страх, а за совесть. Из зимней войны он вышел целым и невредимым, преисполненным злобы на мировых буржуев, которые, видимо, считали его родину подопытным кроликом и хотели испытать, какие же зубы у восточного исполина, захотели, видите ли, узнать, насколько опасен этот зверь…

Перспектива казалась весьма мрачной. Правда, прошло немного времени, и будущее вдруг стало опять светлым, подобным утренней заре. Притихшая было Германия повернулась лицом к востоку. Ее не знавшие преград танки пошли в наступление. Теперь-то Финляндия может вернуть свое, и даже некогда принадлежавшие финским племенам и давным-давно утраченные территории. Час создания «великой Финляндии» пробил.

Хейкки Йоппери это ужасное лето в непроходимых лесах казалось триумфальным шествием. Они наступали, они видели смерть, многих разрывало в клочья. Они совершали бесконечные марши, тащили на себе тяжелые рюкзаки, шли сутками без сна и пищи, грязные, вшивые. Но победы и продвижение вперед были вознаграждением. Все новое в этом мире добывается ценой жертв и страданий…

Хейкки Йоппери был не робкого десятка, его грудь украшали уже два креста, и повышение в чин капитана могло произойти в любой момент. Но только теперь, на пороге зимы, ему дали первый отпуск. А перед тем уже в продолжение многих недель они держали оборону в заполненных водой и жидкой грязью окопах. Наступали будни войны, и его настроение постепенно падало. Оказалось, что добить «восточного зверя» не успели не только до покоса, но и за целое лето. Разговоры о блицкриге чересчур взбудоражили воображение людей! Горланили: «Устаем ли мы, финны? Финская раса никогда не уставала…» И все-таки лейтенант Йоппери сделал для себя вывод, что эта война будет слишком долгой…

Он не снимал шинели вот уже более двух лет, он оставался на службе и во время перемирия, и бог знает, сколько ему еще ходить в этой шинели. Может быть, другой одежды ему и не суждено носить. А может, так и лучше… Вместе с сапогами к нему, казалось, перешли и мысли фельдфебеля Соро. Лейтенант вдруг впервые поймал себя на мысли о том, как нелепо и неразумно было бы возвратиться в школу и стать опять учителем. У него наверняка с языка сорвется излюбленное «черт возьми», когда он будет спрашивать у детей о библейских израильтянах, или по истории Финляндии, или о строении зубов кошки. Ему, конечно, придется верить самому и уверять других, что дважды два — четыре, как и во время оно. К счастью, люди все реже и реже возвращаются к прежнему. Взять хотя бы его. Он уже не вернется в приморский город, в прежний дом, который мать приобрела после смерти отца, когда нужно было думать об обучении детей. Этого дома не стало в первые же дни войны: в него угодила авиабомба, он сгорел и превратился в прах. Йоппери вспомнил, как однажды он предсказывал о биче божьем, который прогонит людей из каменных джунглей на зеленые луга… Во всяком случае, его мать в результате бомбежки оказалась под открытым