Первые два номера скрывают Вильяма Шекспира, родившегося в 1564-м и умершего в 1616-м. Хитро составленный общий знаменатель второй пары от меня тоже ускользает. «КУ» и «КУКУ», несомненно, обозначают «Куильти» и лагерь «Ку». И я подозреваю (возможно, из-за четырехзначных номеров с двумя повторяющимися цифрами, кратными трем),[12] что общим знаменателем для обоих номеров должно быть число 342{20}.

23-я глава II части насыщена аллюзиями больше, чем любая другая, но литературные ассоциации рассыпаны по всему роману. В подавляющем большинстве случаев эти ассоциации не являются «контекстуальными» — под этим я понимаю то, что контекст цитируемого, неверно цитируемого или пародируемого произведения не соотносится напрямую с персонажами и ситуациями «Лолиты». Эти аллюзии напоминают старых знакомых, которых случайно встречаешь на улице: можно помахать им, раскланяться, но нет нужды останавливаться и вникать в их личные проблемы. Например, Куильти обращается к Гумберту 'Послушайте, дядя' и затем играет словами:

Смысл слов о бесконечных 'завтра, завтра, завтра' из «Макбета» (V, 5, 19), который пародирует Куильти, не имеет никакого отношения к этой сцене 'Лолиты'{21}. То же самое можно сказать о следующей тройственно аллитерированной аллюзии. Гумберт сидит с Ло у бара:

Пиппа, бедная и милая девочка-швея, — героиня драматической поэмы Роберта Браунинга 'Пиппа проходит'{22}. Фраза 'Пиппа проходит мимо' повторяется в поэме несколько раз. Праздничная песнь Пиппы влияет на жизнь людей, которые ее слышат, но сама Пиппа об этом не подозревает. Мистер Пим — главный герой мрачного и малопонятного романа А. А. Милна{23}. Ультрамирской (ormonde) шедевр великого дублинца — это «Улисс» Джойса, где:

Любопытно, что в «Лолите» совсем немного аллюзий, связанных с русской литературой; я подозреваю, что большую часть из них Набоков использовал в своих ранних произведениях, особенно в «Даре». Но кое-что у него все же осталось. Упоминаются имена Чехова и Достоевского. Фраза относительно последствий развратных действий 'и все станет все равно, и никаких запретов уже не будет' (с. 329) кивает на 'Братьев Карамазовых'{25}. По возвращении в Рамздэль Гумберт замечает: 'Как в тургеневской повести, поток итальянской музыки лился из растворенного окна — окна гостиной' (с. 352). Тургенев вообще питал слабость к таким вещам, его 'Вешние воды' — прекрасный тому пример. Иногда мне казалось, что письменное признание Шарлотты Гумберту — это диковатая травестия письма Татьяны к Онегину; и, рискнув зайти еще дальше, мы обнаружим аллюзию на поэму Пушкина «Цыганы». Возможно, это абсурд, но дважды повторенное и жеманное Шарлоттино 'Ne montres pas vos zhambes'[15] подозрительно напоминает моностих русского поэта-декадента Валерия Брюсова: 'О, закрой свои бледные ноги!' В конце главы 10 (часть II) появляется гоголевская аллюзия. 'Но ничего, — говорит Гумберт, — это не имеет значения, я всего лишь животное, ничего, будем продолжать эту жалкую повесть' (с. 237). В гоголевских 'Записках сумасшедшего' (что могло бы стать хорошим подзаголовком для 'Лолиты') Поприщин, от лица которого ведется повествование, все время повторяет в своем дневнике: 'Ничего, ничего, молчание'.

Но больше всего отсылок к французской и английской литературе. Это, прежде всего, соответствует образованию и вкусам Гумберта. Я составил список авторов, который, однако, никоим образом не полон. Я уверен, что многие фразы и предложения являются аллюзиями, но не могу подобрать к ним ключи. А множество других намеков я, должно быть, просто не заметил и не распознал. Ниже в алфавитном порядке перечисляются авторы, которые не стали, перефразируя Бальзака, утраченными аллюзиями. (Многие из них напрямую упомянуты в «Лолите»; включение в список других имен объясняется либо в тексте моей книги, либо в примечаниях.)