будьте уверены. Доберемся и до Гелия Станиславовича с его синей «Волгой».
— Пижон несчастный! — сердито фыркает Барсиков. — Только это еще не конец цепочки, между прочим.
— Возможно. Я тут не специалист. Со специалистами вы еще встретитесь. Но вы не ответили на мой вопрос: стоит ли жертвовать столько лет жизни ради двух-трех «богатых», так сказать? Я этой психологии не пойму. Объясните.
В ответ Барсиков досадливо машет рукой.
— И никогда не поймете, — говорит он. — Я не могу спокойно видеть, как пропадают кругом всякие коммерческие возможности. И тем более, когда они достаются другим. Ведь прорехи в тотальном планировании всегда бывают, имейте это в виду. И тогда на свободное место прихожу я или другой предприимчивый человек. Могу привести пример. Вот эта великолепная пряжа, о которой сейчас, обливаясь слезами, рассказывает Купрейчик, дурак, трус. Эта пряжа лежала у него на складе мертвым грузом, она не нужна была производству, и никто не требовал ее обратно, в планах она как бы не числилась.
— Но он же официально отправил ее на продажу в магазин Шпринца, — возражаю я. — По указанию руководства.
— Верно! — подхватывает Барсиков, и в глазах его зажигается хитрый, живой блеск. — Но все это, представьте, сделал я. И пряжа пошла в дело, а сам я, не скрою от вас, очень недурно заработал на этом. Поэтому я, конечно, перегрызу глотку любому, кто захочет это сделать вместо меня. Вот так пришлось убрать Гвимара, — неожиданно заключает Барсиков. — Что поделаешь. А вам я хотел сказать вот что. Я скоро выйду на свободу. Я знаю много путей для этого. И я вас запомню. С вас началось крушение самого красивого и выгодного моего дела. Я вам этого не прощу. Учтите. И вас найду. Я человек упрямый. Вот что я хотел вам сказать.
— Что ж, Лев Игнатьевич, посмотрим, придется ли нам встретиться. Только о таких планах, как ваши, лучше не предупреждать. Солидные люди так не поступают.
На том наш разговор и заканчивается. Малоприятный получился разговор, хотя и полезный, надо сказать.
Глава VIII. ВСЕ, ЧТО ИМЕЕТ СВОЕ НАЧАЛО, ИМЕЕТ И КОНЕЦ
СЕГОДНЯ с утра у нас собирается еще одно «межведомственное» совещание. Приехал из прокуратуры Виктор Анатольевич. Службу БХСС представляют Эдик Албанян и его начальник Геннадий Антонович Углов. Ну а уголовный розыск — мы с Кузьмичом, Валя Денисов и Петя Шухмин… Принимается решение о немедленной командировке Эдика в Южный. Мы же тем временем будем завершать расследование убийства Семанского. Займемся Колькой-Чумой и Барсиковым. Если при этом будут получены какие-нибудь новые данные по Южному, то я тут же передам их Эдику. Впрочем, так же должен поступить в случае чего и Эдик.
— Пусть они еще раз обсудят детали, — под конец говорит Кузьмич, имея в виду меня и Эдика.
Эдик летит завтра рано утром, поэтому мы с ним в конце дня уже окончательно прощаемся, прямо у подъезда нашего управления и расходимся. Только бы у Эдика все было в порядке.
А у меня на завтра запланирован новый допрос Совко-Чумы. На этот счет Виктор Анатольевич дал мне специальное поручение. И в самом деле, кому еще и проводить сейчас этот допрос, как не мне. Я знаю столько деталей и подробностей, столько людей и фактов по этому делу, сколько никто не знает. Что же касается наших личных отношений, то как-нибудь я переступлю через взаимную неприязнь и заставлю переступить Совко. Уж как-нибудь.
…При встрече с Совко я сообщаю ему о смерти Лехи, что действует на него угнетающе. Он как-то весь ссутуливается, легкие, как рябь, морщинки проступают на гладком лбу, и глубокая бороздка незаметно пролегает между пшеничными бровями. Нелепая, горькая судьба Лехи кажется ему, наверное, сейчас похожей на его собственную судьбу, и конец ему мерещится тоже жалкий.
Но мне его не хочется ничем утешить. Нет у меня к нему жалости, что хотите делайте, нет. Я в этот момент вспоминаю вдруг Хромого и неведомую мне Веру из Новосибирска и только усилием воли подавляю в себе желание напомадить ему об этих людях. Нельзя сейчас, не вовремя.
— Теперь дальше, — говорю я. — Квартирную кражу мы раскрыли. Не замешан ты в ней. Хотя улика против тебя была там железная. Но, оказывается, подстроил ее один мужик.
— Это какая же такая улика! — заинтересованно спрашивает Совко.
— Помнишь, ты перчатку потерял?
— Ага.
— Так вот, один мужик из тех, кто кражу совершил, подобрал твою перчатку и нарочно в квартире оставил. Чтобы нас, значит, со следа сбить. Ну а сейчас сознался.
— Ах, гад…
— И знаешь, где он ее подобрал?
— Ну?
— Во дворе. Ты ведь ее уронил, когда вы с Лехой Гвимара Ивановича убивали. И тот мужик все видел. Своими глазами. И тебя опознать берется, хоть сейчас.
Совко, отведя глаза в сторону, молчит.
— И еще видела вас в тот вечер во дворе одна женщина. В красном пальто. Ты ее не заметил?
— В красном пальто?.. — механически повторяет Совко.
— Ну да. Она тоже может, оказывается, опознать тебя.
И Совко снова молчит, отводит в сторону глаза.
— А еще, — продолжаю я, — мы арестовала Льва Игнатьевича Барсикова. Не забыл, надеюсь, такого?
— Его забудешь, — глухо отвечает Совко.
— Ну и он тебя не забыл. И вот, представь себе, признался. «Да, — говорит, — это я организовал убийство Семанского, я приказал. А они только исполнители». То есть, значит, ты и Леха. «А почему, спрашиваю, вы отдали такой приказ?» — «Конкурента убрал, — отвечает. — На войне как на войне. Только вы никогда не докажете мою вину тут». Понял ты, куда он клонит?
— Понял. Не глиняный, — хмурится Совко. — Только не получится у него.
— Смотри сам. Но это не все, — продолжаю я. — Есть еще один человек, который тоже, возможно, несет ответственность за убийство. Гелий Станиславович Ермаков. Ты его знаешь.
Совко резко вскидывает голову и напряженно смотрит мне в глаза, словно проверяя, действительно ли я назвал это имя.
— Добрались? — хрипло спрашивает он и откашливается.
— Пока на свободе, — отвечаю я. — Вокруг работаем. Пока он еще на своей синей «Волге» разъезжает.
— Уйдет, — криво усмехается Совко. — Кто-кто, а этот уж точно уйдет. Как раз на синей «Волге» и уйдет.
— На такой красавице далеко не уйдешь, — возражаю я.
— А ему далеко и не надо, — загадочно усмехается Совко. — Только до Гусиного озера. А там — будь здоров.
— Там у него что, тайный аэродром? — Я тоже усмехаюсь.
— Там у него дядя Осип. Лучше всякого аэродрома. Схоронит так, что вовек не найдешь. Это уж точно.
Все-таки незаметно-незаметно, но проговаривается Совко, признает убийство Семанского. Значит, правильно я построил допрос. Ошеломил, подавил, увел его мысли в нужную мне сторону. Сейчас надо вести его дальше и не дать опомниться. Темп, напряжение — вот главное сейчас. Гусиное озеро какое-то выплыло, дядя Осип…
У меня на столе неожиданно звонит телефон. Внутренний. Я поспешно снимаю трубку. Говорит Кузьмич. Голос у него, как всегда, невозмутимый, но я улавливаю в нем какое-то непонятное мне