Гаврилов продолжает молчать и не отрывает глаза от пола. Но он меня слушает, внимательно слушает и соображает, прикидывает, как тут себя вести, какую позицию занять, что для него сейчас выгоднее. Все это я прекрасно понимаю, поэтому его молчание меня не удивляет и не сердит. Пусть подумает, я ему для этого и еще кое-что подкину.

— Так что групповую кражу считайте доказанной, — продолжаю я. — Другое дело — роль главаря, инициатора, подстрекателя. Из вас двоих, если только выбирать, на эту роль тянете, конечно, вы.

При этих словах Гаврилов бросает на меня быстрый взгляд, который я не успеваю понять, и снова опускает глаза.

— Это если выбирать из вас двоих, — повторяю я многозначительно. — Но ведь вас было не двое, а… пятеро, так, что ли?

Гаврилов, не поднимая головы, сердито бурчит:

— Ну а если и пятеро, так что?

— А то, что главарем и подстрекателем тогда может оказаться совсем другой человек, а не вы. Вот это первый пункт, Гаврилов, над которым вам стоит подумать, согласны или нет?

— Подумать всегда стоит, когда к вам попадешь, — резко отвечает Гаврилов, не поднимая головы, и снова умолкает, словно и в самом деле что-то обдумывая.

— Правильно, — соглашаюсь я. — Особенно когда к нам попадешь. Тем более что есть и второй пункт, над которым тоже стоит подумать, даже побольше, чем над первым. Второй пункт — это убийство, Гаврилов.

— Чего, чего?! — Он рывком вскидывает голову и впервые смотрит мне в глаза, со злостью смотрит и с испугом тоже.

— Убийство, — повторяю я. — Накануне кражи. Во дворе.

— Только этого мне не хватает, — переводит дух Гаврилов и насмешливо говорит: — Вешайте на кого другого. Со мной номер не пройдет. Вам небось его раскрыть побыстрей надо да начальству отрапортовать?

Он стал вдруг разговорчив, этот молчаливый тип, и что-то уж очень быстро пришел в себя. Последнее мне совсем не нравится.

— Да, убийство нам надо раскрыть и отрапортовать, — спокойно подтверждаю я. — А как же иначе? Дело-то серьезное. Особо серьезное, Гаврилов.

— Вот и раскрывайте себе. А я тут ни при чем.

— Вполне возможно. Но вот что точно, так это то, что вы связаны с убийцами другим, уже общим преступлением, квартирной кражей. Тут имеются…

— Да ни с кем мы не связаны, говорят тебе! — грубо перебивает меня Гаврилов. — Сто раз, что ли, повторять?

— И вот тут имеются доказательства, — не повышая голоса, спокойно продолжаю я. — Железные доказательства, Гаврилов.

— Брехня, а не доказательства.

Он все-таки нервничает, сильно нервничает, я вижу.

— Ну, судите сами, — говорю я. — Первое. У вас обнаружена только часть украденных вещей. Приблизительно третья часть. У кого остальные?

Гаврилов, насупившись, молчит и опять смотрит в пол. Лишь желваки время от времени вздуваются на худых, обтянутых скулах, когда стискивает зубы, словно заставляя себя молчать.

— Это первое, — продолжаю я. — А ведь мы должны не только все найти до последней вещи, но и всех, кто их прячет. Теперь второе. Мы знаем убийц. Один из них арестован уже. Так вот, его перчатку мы нашли в той квартире, куда проникли и вы. Выходит, третьим на краже был с вами он. Так ведь?

Неожиданно Гаврилов поднимает голову и издевательски усмехается.

— Путаешь, начальник, — говорит он с какой-то непонятной мне радостью. — Ей-богу, все путаешь. И никогда не распутаешь. Этот, которого арестовали, не сознается в квартирной краже.

— Почему же?

Что-то все больше настораживает меня, какие-то новые интонации в голосе Гаврилова, какое-то несоответствие между его положением сейчас и возникшим вдруг новым настроением.

— Почему же он не сознается? — повторяю я свой вопрос.

— А потому, — нагло ухмыляется Гаврилов. — Больно работаете плохо.

— Не так уж и плохо, — я почти равнодушно пожимаю плечами. — Вот вас же поймали. Причем с поличным. Так что вы зря радуетесь. И с убийством разберемся. И чем скорее, тем вам же, мне кажется, будет лучше. А сейчас, Гаврилов, я хочу вас спросить: сколько было участников кражи всего, вместе с вами, а? Только лучше считайте, не ошибитесь.

— Ладно тебе, начальник, лепить-то от фонаря, — хмурится Гаврилов и, подняв голову, тускло смотрит на меня.

— Почему же? — возражаю я. — И Колька, и Леха — люди приезжие, сами знаете.

— Ничего я не знаю.

— Ничего или никого?

— И ничего и никого.

— Ну, ну, Гаврилов. Перчатка Колькина вас ведь намертво с ним связывает. И с ним и с… убийством тоже.

Гаврилов по-прежнему смотрит на меня тускло и задумчиво. Я сразу подмечаю эту его внезапную задумчивость и истолковываю ее в том смысле, что Гаврилов колеблется, признаться ему хоть в чем-то или нет. До конца он сейчас признаваться не будет, это ясно.

— Примеривай, не примеривай — ничего не подойдет, — говорит он наконец.

Я молча жду, что он скажет дальше, я боюсь неловким словом что-нибудь испортить, чему-то помешать.

А Гаврилов на секунду снова умолкает, затем говорит, будто споря с самим собой или себя уговаривая:

— Да нет, не вышел номер, чего уж там. Куда-то даже не туда все поехало. Короче, — он поднимает голову и смотрит на меня, — перчатку ту я во дворе подобрал и с собой в квартиру эту самую прихватил. Там и бросил. Вот так все и было, одним словом.

— Ну да? — недоверчиво спрашиваю я. — Так, значит, и бросил?

— Так и бросил.

— Зачем?

— А чтобы голову-то вам задурить. Думал, убийством займутся, ну и кражу заодно им же и пришьют. А тут, я вижу, все наоборот получается. Нам убийство хотите навесить. А мы тут ни сном, ни духом. Вот так.

Я некоторое время молчу, стараясь собраться с мыслями и прийти в себя от этого неожиданного