Сергеем Батуриным. Батурин был биохимик и работал теперь в институте на Пироговке. Михаил Никифорович его уважал. Они столкнулись на Кировской, поинтересовались делами друг друга и решили зайти в шашлычную 'Ласточка', ту, что напротив Сретенского монастыря.
- Слушай, что за штука сандратол? - спросил Михаил Никифорович в ожидании закусок и горячего. Напиток в продуктовом магазине был заготовлен свой и пребывал пока в укрытии в портфеле Батурина.
- Сандратол?
- Югославского производства по швейцарской лицензии.
- Не знаю. Не слыхал. Наш институт получает информацию со всего света. Такого препарата, видно, нет.
- Раз Лошаки говорят, значит, есть. Или будет.
- Кто такие Лошаки?
Михаил Никифорович объяснил, кто такие Лошаки. А уже были поданы маслины.
- Будь здоров, - сказал Батурин. - Слушай, Миша, а не надоело ли тебе сидеть в аптеке? Не надоело иметь дело со всякими идиотами вроде Лошаков?
- Лошаки тоже люди, - сказал Михаил Никифорович.
- Ну ладно, люди, - согласился Батурин. - И все же... Шел бы ты к нам. И место бы нашли.
- Я человек аптеки, - сказал Михаил Никифорович.
- Брось, Миша! - со страстью и громко для шашлычной заговорил Батурин. - Я помню о твоих принципах, но что такое аптека в нашем веке и кто в ней аптекарь? Магазин! И ты в ней продавец! Ты, Миша, торговый работник. И все. И успокойся.
- Не шуми, - сказал Михаил Никифорович. - Цыплят принесли.
- Аптека нынче - старческий сон, - не мог уняться Батурин. - Статика! Неужели тебе не скучно? Какие могут быть у вас происшествия, какие драматические коллизии, какие бури, возвышающие человека или опрокидывающие его в пропасть, могут бушевать у вас? Сейчас назову. Мне хватит трех пальцев. Палец первый! Дефектура. Нехватка нужных, или, вернее, модных, лекарств. Следствия: возможность спекуляции для кого-то, а для кого-то нервотрепка с покупателями. Второй палец. Ошибка в изготовлении лекарства. Доза не та. Компонент не тот. Не учтено противопоказание. Бывают случаи трагические, редко, но бывают. Тогда аптеку трясет. Но все это из-за рассеянности, из-за безграмотности, из-за чепухи. Третий палец. Бытовые беды. Вроде вод из парикмахерской. Прочее-то еще мельче. Тут и пальцы не нужны... Ну ладно, наведи ты в аптеке порядок, пусть на все, что требуется больным и страждущим, можно выбить чек в кассе, - дальше-то что? Скука, Миша, скука!
- У вас, стало быть, веселее...
- У нас, Миша, динамика! Динамика! Не такая, как, скажем, в хирургии, но динамика. Со всеми возможностями для опыта, исследования, терзания мысли, риска, настоящего дела. Для открытия. И для провала. А значит, и для нового риска и для нового дела. И у нас есть суета, но она ли главное?
- А не служите ли вы Лошакам?
- И Лошаки люди. Ты сказал.
- Не служите ли вы одним Лошакам?
- Миша, возможно, я тебя обидел. Извини. Из-за обиды, возможно, тебе нелегко понять меня. Однако пойми... Берут, к примеру, в вашей аптеке контрикал?
- Берут.
- Берут! При наших-то ценах на медикаменты, когда в аптеке можно обойтись не только рублем, но двадцатью копейками или даже тремя, берут контрикал, цена которому сорок восемь рублей. Но в горестных случаях без контрикала не обойдешься, и семья больного денег не пожалеет, и государство не станет жадничать. И будут эти деньги тратить, какой вопрос, но вот мы сейчас в нашей лаборатории...
И Батурин стал рассказывать, что они делают в своей лаборатории, как они, в частности, создают верный и недорогой заменитель контрикала, манил Михаила Никифоровича замыслами ближними и дальними, аж до самых горизонтов, и чуть ли не нобелевские награды плавали, шевеля золотыми хвостами, над теми горизонтами. Назывались имена дерзких умов. Среди прочих Михаил Никифорович услышал и фамилию хирурга Шполянова, с кем он на днях познакомился у Дробного в мясницкой. С клиникой Шполянова Батурин был связан работой.
- Ну и что! А толку-то что из всего этого! - резко сказал Михаил Никифорович.
Отчего так резко он возразил Батурину, Михаил Никифорович и сам не знал. Батурин всегда был ему приятен, но сейчас и сам он и слова его чуть ли не подстрекали Михаила Никифоровича протестовать.
- Как толку что? - удивился Батурин. - Что же, выходит, что вы в аптеке хороши, а мы бесполезны? Или даже вредны?.. Мы ищем новое, как будто бы несвойственное человеку, но мы не противоречим природе, нет, мы опираемся на резервы человеческого организма, мы их будим...
- И побегут за вашим новым Лошаки и будут хвастать: 'Достали наисовременнейшее, самое чудотворное...' Вы свысока смотрите на каких-то там Бомелиев из шестнадцатого века, а их снадобья тоже были когда-то наисовременнейшими, и ради них суетились Лошаки... Хотя Лошаки тогда не суетились...
- Мы, по-вашему, шарлатаны? - чуть ли не крикнул Батурин.
- Мальчики! - миротворицей взмолилась официантка, женщина пышная, огненная, в меру обтянутая форменной юбкой. - Вы оба такие симпатичные. А ссоритесь. И цыплята увяли.
- Ладно, - кивнул Батурин и, оторвав кусок цыпленка, сказал: - Бомелий - шарлатан. А куда ты нас поставишь в историческом ряду? К алхимикам не отнесешь?
- Из алхимии - вся наука... Вы взяли на себя часть алхимии.
- Спасибо. А алхимики? Они тоже были бесполезны и вредны?
- Нет, - замялся Михаил Никифорович. - Я про них ничего дурного не скажу. - И вдруг рассердился: - А к пенициллину эти сволочи бактерии взяли и приспособились.
- Ну и пусть. А мы-то на что?
- Вы, - сказал Михаил Никифорович, - на то, чтобы люди несли из аптек домой товару не меньше, чем из булочных. А скоро будут носить, как из овощных. Вы к этому людей приучаете. Попали бы нынешние москвичи во времена Бориса Годунова да не обнаружили бы в лавках Аптекарского приказа привычных им килограммов лекарств, они тут же все и передохли бы. Стало быть, теперь в аптечном деле важнее всего отпускатели товара и грузчики. Вот я и есть. Но дальше-то что? Толку-то что?
- Миша, тебе ли это говорить?
- А почему бы и не мне? Не ко мне ли бегут с подушками для кислорода? Не я ли вижу, что стопка рецептов, подписанных районным онкологом, тоньше не становится? Не скорбный ли дом магазин, в котором я служу продавцом? Не я ли желал, чтобы люди, которых я знаю и которых я не знаю, коли они люди, жили бы долго, всегда, болезни же их были бы временными и не гибельными, лишь напоминающими им о ценности бытия? Но нет этого...
- Михаил Никифорович, вон ты куда! - изумился Батурин и как бы даже обрадовался. - Ты уже не нами недоволен, а порядками в мироздании!
- А бывают минуты, - словно бы и не услышал его Михаил Никифорович, иногда и там, в аптеке, когда мне хочется всех спасти! Всех! Всех!.. Дать и этому, и тому, и тому здоровье, спокойствие и благо... Кем-то таким стать, чтобы дать это...
Михаил Никифорович замолчал. Его самого смутило признание.
- Нет, ты не свое дело выбрал, - сказал Батурин. - Тебе надо было идти в хирурги. Ты бы спасал...
Михаил Никифорович посмотрел на свои руки. Покачал головой.
- Руки не те. Пальцы не те. - Потом добавил, как бы оправдываясь: - И конкурс на хирургов помнишь был какой.
- Чего ты тогда хочешь? - взвился Батурин. - От себя? От меня? От всех?
Они уже с официанткой расплатились, и та, пышная и огненная, жалела их, советовала беречь нервы, как бы они из-за своих нервов не попали в Красную книгу на манер лошадей куланов. И на улицу они вышли, но разойтись никак не могли. И все старались вразумить, урезонить друг друга с таким усердием и жаром, что со стороны их разговор мог показаться скандалом, обещающим драку. Радиофицированные ходоки- милиционеры с интересом и надеждой поглядывали на них. А ведь не были собеседники пьяными, не те
