простишь меня?

Она не ответила. Его откровения не принесли ей облег­чения, лишь еще больше смутили душу. С какой стати он ста­нет ее спасать? И чего он, собственно, теперь от нее хочет?

Некоторое время Муртаг молчал, потому вдруг заго­ворил снова и стал рассказывать ей — то плача, то прихо­дя в бешенство, — как рос у Гальбаторикса при дворе; как в нем с раннего детства воспитывали недоверие и ревность к окружающим; как ему пришлось столкнуться с завистью и ненавистью тех, кто боялся его, сына Морзана; как ари­стократы пытались использовать его, желая выиграть рас­положение Гальбаторикса; как он тосковал по матери, кото­рую едва помнил. Дважды он упомянул Эрагона, проклиная судьбу за то, что все ее подарки «достались такому дураку».

— Окажись Эрагон на моем месте, он никогда бы ниче­го путного не добился! Но наша мать выбрала именно его. И бежала с ним в Карвахолл. Почему она выбрала его, а не меня?! — И Муртаг в ярости сплюнул на пол.

Насуаде этот рассказ показался весьма сентименталь­ным, проникнутым жалостью к себе любимому, а прояв­ленная Муртагом слабость вызывала в ней только презре­ние. Но затем он стал рассказывать о том, как близнецы обманом выманили его из Фартхен Дура, как подло они обошлись с ним на пути в Урубаен и как Гальбаторикс сло­мил его, когда они туда прибыли. Некоторые из применен­ных к нему пыток, которые он, впрочем, описал довольно бегло, были куда страшнее того, что довелось испытать ей. И, честно говоря, в ее душе проснулось даже некое сочув­ствие к Муртагу.

— Торн стал для Гальбаторикса ключом ко мне, — при­знался Муртаг. — Когда Торн проклюнулся и между нами установилась тесная связь… — Он покачал головой. — Я лю­блю его. Разве я могу его не любить? Я люблю его так же, как Эрагон любит Сапфиру. Я пропал в ту же секунду, как коснул­ся его. И Гальбаторикс, прекрасно зная об этом, использовал Торна как оружие против меня. Хотя Торн оказался сильнее, чем я. Он так ему и не поддался. А вот я не смог вынести его мучений… Видя, как страдает мой дракон, я согласился при­нести Гальбаториксу клятву верности, а потом… — Муртаг даже поморщился от отвращения. — Потом Гальбаторикс проник в мои мысли. Он узнал обо мне все. И назвал мое ис­тинное имя. И теперь я принадлежу ему… навсегда.

Он закрыл глаза и прислонился затылком к стене; но щекам его катились слезы.

Вскоре он, впрочем, поднялся и собрался уходить. Но мгновение помедлил возле Насуады и тронул ее за плечо. Скосив глаза, она увидела его руку: ногти у него были чи­стые, аккуратно подстриженные, но отнюдь не такие ухо­женные, как ногти ее тюремщика. Муртаг прошептал не­ сколько слов на древнем языке, и почти сразу терзавшая Насуаду боль словно растаяла, хотя ужасные раны выгля­дели по-прежнему.

Когда он убрал руку, она сказала:

— Я не могу простить… но я понимаю.

Он благодарно кивнул и неверной походкой побрел прочь, оставив ее в тяжких размышлениях: уж не появился ли у нее новый союзник?

Насуада лежала вся в поту на каменной плите. Ее сильно знобило от боли. Она вдруг поняла, что хочет, чтобы Муртаг вернулся — хотя бы для того, чтобы избавить ее от этих мучений.

Когда же дверь позади нее отворилась, Насуада вздохну­ла с облегчением и тут же испытала горькое разочарование, услышав знакомые шаркающие шаги своего тюремщика.

Как и в предыдущие разы, человек в сером заботливо обмыл ее раны влажной тряпицей и перевязал чистыми бинтами. Затем он освободил ее от пут, чтобы она могла посетить уборную, но оказалось, что она слишком слаба, чтобы нагнуться, так что от идеи схватить нож с подноса ей пришлось отказаться. Насуада просто поблагодарила тюремщика за помощь и в очередной раз осыпала компли­ментами его ухоженные ногти, которые сегодня сверкали еще ярче, и он явно хотел, чтобы она это заметила, потому что постоянно держал руки у нее на виду.

Покормив ее, человек в сером ушел, и Насуада попыта­лась уснуть, но мучительная боль во всем теле не давала ей сделать это. Она смогла лишь погрузиться в какое-то болез­ненное забытье.