сознание.

Больше всего Озон боялся того дня, когда на листке желтоватой бумаги придется написать: «Дорогая мама, я решил пойти на контрактную службу». Сейчас еще можно было писать: «Дорогая мама, я меняю носки каждый день, как ты мне советовала» (носки он не менял – ноги больше не потели, а ботинки в Летучем Отряде им выдавали отличные – из крепкой кожи, непромокаемые). Или: «Кормят нас хорошо» (кормили от пуза, первосортной син-кровью, питательной и подавляющей излишнюю агрессивность). Но написать хотелось совсем не это. Хотелось написать, как было по правде. «Мама, все случилось потому, что я струсил и бросил товарища». Или так: «Мама, все случилось потому, что нам в Тылу врут». Или даже: «Мама, все случилось потому, что я узнал Страшную Тайну». Все случилось потому, что…

Очнулся он в госпитале. По крайней мере, это было похоже на госпиталь – больничная койка, заправленная пропахшими дезинфекцией простынями, тумбочка, черные почему-то занавески по сторонам. Непонятной оставалась капельница с красной жидкостью (кровью?) и длинной, воткнутой в руку Озона иглой, и цвет занавесок. Разве занавески не должны быть белыми? И разве во время той войны были капельницы? Но об этом подумалось позже, а в первый момент солдат закрыл глаза, открыл и снова закрыл, думая, что все еще спит. У кровати на складном брезентовом стуле сидел полковник Кривицкий. Сидел совсем такой же, как на гололитическом экране, – синий с ромбами китель, бледное волевое лицо, смоляные брови вразлет, яркие черные глаза и резко очерченные губы. Озон вспомнил, как отец похмыкивал: «Мажется он, что ли? Глянь, мать, помада». Мама сердито отзывалась: «Какая на Фронте помада? Это ж тебе не кино, опомнись. Все настоящее».

Ну да. Либо на Фронте помада все же была, либо губы Кривицкого от природы были неестественно красными. На прикроватной тумбочке лежала фуражка со знакомым по шоу багряным околышем.

Решив, что валяться на койке с зажмуренными глазами глупо, Озон поднял веки и снова уставился в лицо легендарному полковнику.

– Нравлюсь? – развязно поинтересовался тот низким баритоном.

И сокрушенно добавил:

– С тех пор, как усы сбрил, все сомневаюсь в своей мужской привлекательности. Роскошные были усы, господарские…

– А?

– Поздравляю вас, Озон Михайлович, – будто и не было предыдущей несусветной реплики, серьезно произнес Кривицкий. – Справиться с диким кровососом, в одиночестве, ночью… Если бы не дополнительные обстоятельства, вас бы наверняка наградили медалью «За храбрость». Или даже Георгиевским крестом…

Ситуации это не прояснило, но звучало куда более понятно, чем первые слова особиста. Озон прокашлялся – обнаружив при этом, что голос у него как будто стал грубее и ниже, – и спросил:

– Дополнительные обстоятельства? Какие обстоятельства?

Повертев головой, он добавил:

– И где Бек?

По телу разливалась странная истома. Солдат покосился на капельницу. Что ему вливают? Он сделал движение, намереваясь вытащить из запястья иглу, но Кривицкий остановил его, твердо взяв за плечо.

– Лежите. Вам сейчас надо отдыхать.

Положив его руку обратно на простыню, полковник склонил голову и взглянул на Озона искоса, чуть по-птичьи.

– Интересный вы экземпляр.

– А? – снова не понял Озон.

– Обычно люди в таких ситуациях спрашивают «где я?», а не «где Бек?».

– И где я?

– Вы на обследовании. И результаты этого обследования, сразу добавлю, очень занятные. Впрочем, об этом позже… Вам надо отдыхать, – повторил особист.

Руки у него были жесткие и… нет, пожалуй, что не холодные. Озон неожиданно понял, что лежит под простыней совершенно голый, – однако холода при этом не чувствует. Не чувствует, правда, и тепла. Полковник встал, видимо собираясь уйти, но Озон ухватил его за локоть.

«Видела бы мама», – пронеслось в голове.

– Стойте. Господин полковник… Вы же полковник Кривицкий из особого отдела, так?

Полковник скривил в улыбке яркие губы.

– Шоу «Особист» смотрели? Похвально, молодой человек, похвально. Патриотизм должен прививаться с детства. Как туберкулез и чума.

Последнего замечания Озон не понял, но не это сейчас было важно.

– Вы сказали про дополнительные обстоятельства. Меня что, укусили?

– Он еще и умен, – как бы самому себе заметил Кривицкий.

– И Бека. Он жив? Что с ним? И Миха… старший сержант Рябушкин. Я его… убил?

– Убили его, допустим, не вы, – мягко ответил полковник, вновь усаживаясь на стул.

Он перекинул ногу на ногу, ловко балансируя на хлипком сидении. Кажется, устраивался надолго.

– Убили его не вы, – пробормотал особист, уставившись в лицо Озону чересчур пронзительными глазами. – Вы его обезвредили, и правильно сделали. Дикие кровососы очень опасны.

– Дикие… А бывают домашние? – неуклюже съязвил Озон.

Полковника эта неумелая острота почему-то крайне обрадовала. Откинув голову, он зашелся очень громким, лающим смехом. На бледном подбородке стали видны черные точки щетины. Вообще в реальности он был куда менее ухожен и гладок, чем в гололите, – в вороных волосах проглядывала седина, китель был засален у ворота и на рукавах, и пахло от бравого особиста не духами и порохом, а чем-то кислым… металлическим… кровью?

Озон вздрогнул. Он уже чувствовал этот смрадный душок… ночью, в сарае. «Дикие… А бывают домашние?» Так вот в чем дело…

Солдат рванулся, чтобы вскочить с койки и бежать, бежать как можно дальше из этого проклятого госпиталя, где закрываются от света черными занавесками и больных навещают полковники с ромбами особистов и вампирскими клыками… И только тут обнаружил последнюю странность – к кровати его крепко притягивали кожаные ремни, обхватившие грудь, пояс и ноги. Значит, так. Значит, он здесь не на лечении. Он пленник. Может, и кровь ему не вливают, а, наоборот, выкачивают в прозрачный пластиковый пакет, из которого вечером Кривицкий будет угощаться с друзьями?

– Да успокойтесь вы, юноша. Не буду я угощаться вашей кровью. Тоже мне угощение.

Озон разинул рот. Он был абсолютно уверен, что не произносил ничего вслух.

– Челюсть подберите – ворона влетит. А вороны, знаете, не особо вкусные. Куда хуже крыс.

Полковник смотрел на него, блестя глазами. Полковнику, кажется, было очень весело.

– Что вы так вытаращились, молодой человек? Разве не знаете, что вампиры умеют многое из того, что недоступно людям? Летать, превращаться в туман, в невидимок, зачаровывать… и читать мысли, в том числе.

Положив на колени крупные белые руки, полковник резко наклонился – его лицо очутилось в каких-то сантиметрах от испуганной физиономии Озона. Глаза Кривицкого перехватили мечущийся взгляд солдата, и весь мир утонул вдруг в черном сиянии.

– Я бы мог вас заворожить, – донеслось из центра этого не-света, – но не стану.

И все вернулось на свои места. Все, кроме дыхания, которое застряло у Озона комом в горле, – отчего- то никак не удавалось выдохнуть.

– Расслабьтесь, юноша. Никто здесь не хочет причинить вам вреда. Напротив, мы пытаемся помочь.

«Мы?»

– Мы. Те, кого вы так метко окрестили «домашними вампирами».