игре и фантазии, им управляет воля к власти, проявляемая пока не в чисто денежной форме, а в ориентации на правильные джинсы, правильного бойфренда и правильное позиционирование в коллективе. Речь не о том, что «Чучело» порочит советскую школу, и не о том, что зрители «Чебурашки» органически не способны линчевать некрасивую девочку, — просто наличие Чебурашки, дневных фильмов с субтитрами и полумифического-полуреального мира, который в них воплощался, давало надежду сбежать от гнусности и подлости — в крапивинские отряды, в театральные студии или просто в хорошую книжку. А потом бежать стало некуда.
Заранее обещанное расставание с идеальным детством оказалось даже более травматичным, чем предполагали Хренников, Матусовский и их многочисленные коллеги — чунга-чангу сменили не серые советские НИИ и воинские части, а мир «Чучела», взятый в предельной своей свирепости и разросшийся до одной шестой части суши. Ребенка 70-х, привыкшего валяться в лучах солнца, разглядывая лучи солнца на ковре, лишили самого главного — пространства фантазии, времени ничегонеделания, возможности хоть иногда не быть жестоким, не стараться соответствовать, прости господи, стандартам эффективности и качества. ЖЖ-сообщество 76_82, где сотни людей непрерывно выкладывают старые фантики от жвачки и ролики из программы «Будильник», тоскуют на самом деле не по материальным артефактам — от жевательной резинки «Апельсиновая» невозможно стать счастливее — и даже не по собственному детству, а по миру, в котором было возможно вот это коллективное, блаженное, чебурашечье состояние, которое нафантазировало себе целое поколение.
За нынешних детей в этом смысле нечего беспокоиться. В каком-то смысле мы вернулись к пониманию детства 30-40-х, когда маленькие строители коммунизма отличались от больших только размером. Пионеры-герои, сыновья полка и хлопкороб-стахановка Мамлакат Нахангова совершали все те же боевые и трудовые подвиги, что и старшие товарищи, переход от девочки-хлопкороба к женщине- хлопкоробу совершался плавно и незаметно: сегодня мы дети — завтра советский народ. Точно так же дети 2000-х чуть ли не при выходе из колыбели получают потребительскую корзину, которая в идеале и пребудет с ними до гробовой доски: чипсы «Лейс», постеры с футбольными звездами, игра Call of Duty и реалтоны на мобильном могут изменить маркировку или выйти на новый технологический уровень, но смысл останется тем же, и финал Лиги чемпионов будет точно так же радовать глаз и в 12, и в 30, и в 70. Как бы быстро и стремительно ни росли мальчики — в чем-то главном они уже выросли, и останутся такими же взрослыми, если только жизнь, не дай бог, не выбросит их на совсем другие берега.
Иногда я думаю, что травмы расставания с детством можно было бы избежать, если бы поменьше читать Драгунского и побольше Диккенса — или, другой вариант, поменьше обращать внимания на Петрова и Васечкина и побольше на «Кортик» и «Бронзовую птицу» — и что когда Егор Летов перепел советские песни на альбоме «Звездопад» (в том числе тот самый пьеховский «Город детства»), оказалось, что их можно услышать без тени ностальгии, что запрятанный в них детский мир никуда не исчез, он всегда рядом, и смысл его — не в перебирании фантиков от жвачки, а в искрящемся, пламенном, вечном восторге. И с таким детством можно не расставаться никогда, но кажется, этот шанс мы уже прохлопали.
Происхождение
От зачатия до рождения
«Колыбель качается над бездной». Трудно забыть эту набоковскую фразу. Мэтр, ее написавши, сразу после этого делает стыдное для себя, скептика и материалиста, признание: мало интересуясь посмертием, он много думал о том, что предшествовало рождению, и в этом вопросе готов был слушать теософов и визионеров, лишь бы вспомнить, ощутить или хотя бы вообразить бытие до бытия. Изыски оказались бесплодны: черная глухая стена, отделяющая нас от нашего собственного небытия, не рухнула, как берлинская, под натиском таланта, да что там — даже не пошатнулась.
Я тоже думал об этом — примерно с тем же результатом. В том месте, где должна лежать память о том, когда меня не было, нет ничего — даже тьмы. Это примерно как представить себе то, что видишь затылком: даже не темнота, нет, а просто ничего. Нет — и не было.
Можно долго спорить, является ли время от зачатия до рождения частью биографии. Астрологи, например, до сих пор спорят — имеет ли какое-то значение момент зачатия и оказывает ли он влияние на судьбу зачатого. Есть старинный метод ректификации натальной карты, так называемая «трутина Гермеса»: Луна гороскопа рождения равна асценденту зачатия, Луна зачатия равна гороскопу рождения. Если вы не знаете, что такое асцендент и ректификация — и хрен с ними, просто пропустите эту невнятицу. Она из той же серии, что и набоковские изыскания: интерес к неосознаваемому началу, которое бы объяснило все последующее.
Впрочем, светила, на что-то там такое влияющие, это так, буколики. Если уж честно, мало кто из нас может похвастаться чинным, благообразным слиянием мужского и женского начал, достойно совершенным родителями, подходящими по возрасту, равными по положению, не состоящими в слишком близком родстве, но и не слишком дальнем, нарушающем пределы места, времени и народа. Увы или не увы — тут уж как посмотреть, — но большая часть нашего народа была сделана кое-как, случайно, а то и при разнообразных отягчающих обстоятельствах.
О последнем говорить как-то не принято, а стоило бы. Потому что эти самые обстоятельства влияли, да и влияют, на души и тела нашего народа уж всяко более, нежели сочетания светил.
Начнем с корня, с генезиса. Человек начинается не с картинки в букваре, и уж точно не с товарищей во дворе, и даже не с постельной сцены. А задолго до нее — с папы, мамы, а также бабушек, дедушек и прочих корней и ветвей. Это как бы очевидно — но не для всех и не всегда, уж точно не для нас.
Советский человек, сделанный в СССР, обычно несколько стесняется своего происхождения. Нет, не то чтобы там было что-то нехорошее — а самого того факта, что он вообще от кого-то произошел, имеет какую-то, прости Господи, родословную.
Под это дело можно подвести идеологический фундамент — например, тот, что советская власть вообще не жаловала почву и кровь. Уникальное социалистическое государство только и делало, что рвало с проклятым прошлым, проклинало и осмеивало все, что было до него. Хамство — в прямом, библейском смысле слова, хамова греха — составляло суть советской идеологии.
Разумеется, это распространялось и на все, связанное с происхождением вообще. Поэтому настоящему советскому человеку где-то в глубине души хочется быть Афродитой, родившейся прямо из пены морской. Мама, папа — да кто это такие, и какое отношение они имеют ко мне? Вопрос, дикий для любого человека любой эпохи, — но не для человека, рожденного во время или после завершения эпохи социалистического строительства.
Но не будем инсинуировать. Идеология идеологией, а поведением людей руководят по большей части соображения практические. Так вот: настороженное — чтобы не сказать больше — отношение к теме происхождения и предков имеет самое что ни на есть бытовое объяснение.
Стоит для начала вспомнить лихие времена, когда за сам факт наличия сколь-нибудь справных предков убивали. Речь идет не только о вырезаемых по разнарядке классах, о «буржуях и офицерье» (с этими-то все понятно), а именно о выделившихся, выдающихся. Я, например, слышал от школьного приятеля историю, как его прадеда чуть было не шлепнули за былую доблесть: неграмотный в политическом смысле мужик некстати похвалялся георгиевскими крестами, полученными в империалистическую. Его, впрочем, в последний момент пощадили — потому как в ту же империалистическую тот наблатыкался по фельдшерской части и умел лечить всякие хвори, в том числе и те, которыми страдала советская власть на селе. Другим везло меньше: немало хороших людей пропало не за понюх табаку, а за папину табачную лавочку, мамины бестужевские курсы и прочие порочащие связи. Советская власть не прощала хорошего происхождения — и, кстати, не скрывала своей к тому специальной пристрастности. Официальный певец революции Маяковский официально юморил в стишке про Пушкина и Дантеса: «Мы б его спросили: А ваши кто — родители? — Только этого Дантеса бы и видели!» Эта проходная строчка — квинтэссенция советского подхода к теме.
Чтобы не ходить за примером. Мой родной дед — по маме — был стопроцентным деревенским сиротой, воспитывался в колонии Шацкого, что изрядно облегчило ему жизнь по части трудоустройства.
