Анекдот имел оттенок фривольности, но медики почему-то всегда знают много таких “оттеночных” анекдотов. Суть сводилась, впрочем, к игре словами. Когда мужчина пожаловался, что у него плохо все с женой, врач спросил: “Что — не выходит?” — “Выходит хорошо — входит плохо”.

Зина взяла шприц-импотент, в котором был такой “анекдотический” поршень, что-то подкрутила, набрала лидазу и пошла в комнату, где лежала свекровь Рогнеды. Трепетная жилка-река протекла по щеке Зины мимо Люси, излучая какое-то грустное поле. Но Рогнеда была не настроена замечать такие поля.

— Наконец-то Василий стал настоящим мужчиной! А то сколько на жене ехал... Два инсульта ей даром не прошли — вены вон как разбарабанило на щеке. Настоящий мужчина должен зарабатывать деньги.

— И еще кое-что должен настоящий мужчина, — добавила Зина, вернувшись на кухню. — Ты церебромзин когда будешь?

— Потом, — отмахнулась Рогнеда, но, вспомнив, что Зине обязана добытыми дефицитными лекарствами, добавила: — Потом обсудим, а сейчас Владик придет, и сядем. Я вот Люське твоего мужа нахваливаю.

— И зря, — закусала накрашенные губы Зина, все еще колеблясь: беречь краску на них или расслабиться и пооткровенничать с подругами.

— Почему? — Люся помогла Зине убрать осколки ампул со стола.

— Потому что он совсем не прикасается ко мне с тех пор, как ушел на конвейер. Приходит с работы и спать заваливается, — синяя жилка-река забурлила на щеке Зины.

— Привыкнет — все наладится, — легко восприняла новость Рогнеда. — В отпуск вот поедешь, отдохнешь там. Ты в Грузию, кажется? Люблю Грузию за философичность, Армению — за архитектуру...

Зина прервала ее ассоциативный поток:

— Со стороны легко так говорить, а я измучилась. Даже не от самого отсутствия чего-то там. А все кажется немило в нем. Мужчины после тридцати лет ведь уже не дышат, а все сопят ночью, свиристят, фюфюкают, отфыркиваются. Когда я сама не сплю — слышать всю эту симфонию… — Зина почему-то завсхлипывала.

Люся готова была тоже подключаться к бабьему такому рыданью — чисто нервному, конечно, но все равно приятно расслабиться в общей невезухе личных жизней, но Рогнеда быстренько вспомнила, что впереди — застолье, значит, должно быть, как минимум, весело.

— Что это мы плачем по очереди, как три девушки в голубом. Конечно, русский мужик всегда был непредсказуем. Вот я и говорю, что “Обломова” сняли легковесно. Никита не омыл своей кровью...

— А мне Табаков понравился в роли Обломова, — простодушно заявила Люся. — По телевизору, конечно, немного не то...

— А мы на кафедре спорили об этом фильме, такая свара была, у меня — помню — даже лифчик лопнул — так я руками размахивала.

Звонок в дверь прервал женскую болтовню, это пришел Владик, брат Володи.

IV

Владик, с одной стороны, был молодым, но уже выпустившим два сборника поэтом, то есть гордостью родного города, с другой стороны, он уже был дважды женат и столько же раз разведен, что негласно считалось причиной паралича матери (его и Володи). Встреча его с матерью была нежелательна в данный момент, поэтому Рогнеда сразу же увела его на балкон, чтобы потом посадить в гостиной за стол. Несмотря на все эти предосторожности со стороны Рогнеды, Владик вел себя так, словно Рогнеда была причиной паралича его матери: все время подначивая ее чем-нибудь.

— Ну как? Уже согласилась быть завкафедрой? — спросил он, ломая подсолнух, чтобы поставить его в вазу возле себя — он персональное солнце хотел иметь, чтобы было видно всем: это сидит поэт.

— Ничего не согласилась, хотя уже угрожают: мол, вам же хуже!

— Ну, я надеюсь, это последние ломанья перед тем, как слиться с государством: ах, как вы меня насилуете, зачем так грубо!

Отец Рогнеды решил смягчить настрой вечера:

— Видел я вчера ректора. Он говорит: как так получилось, что Рогнеда не хочет быть заведующей? Я ответил: она ректором хочет быть. Божественный салат у тебя, дочь моя!

— Рогнеда божественно готовит, не то что мои предыдущие жены... Музы! Не могли стол накрыть, — брюзжал Владик, любуясь своим персональном солнцем-подсолнухом. — Почему для слуха и зрения есть виды искусства, а для вкуса — нет?

В это время Володя рокотал Люсе на ухо:

— Если вот так рыбу покрыть майонезом — очень вкусно. Ну что: покрыть... так?

— Кабы я не помер! — заявил тут отец Рогнеды.

— А что? — хором спросили его Рогнеда и Зина.

— Так все мы смертны, — отец подмигнул Люсе, отвлекая ее от ухаживаний Володи.

Тотчас Владик начал свои ухаживания. Полуобнимая Люсю за талию, он шептал ей на ухо стихи (скорее всего, не свои):

Свой опыт поэтический итожа,